В голосе её определенно появились льстивые нотки. Раз плюнуть… Недавно, действительно, так и было. Ладно, уж на уровне пятого класса писатель Кравцов даже в нынешнем своем состоянии что-нибудь из себя вымучит.
— На какую тему? — спросил он.
— Сказка о предмете. О любом. Какой первым на глаза попадется. Но чур небольшую — на пару страниц. А то ж я тебя знаю — войдешь во вкус да как размахнёшься…
— Послезавтра я буду в городе. Если успею сочинить — занесу. Устраивает?
— Вполне. Папусик, ты прелесть! Ну всё, я побежала, большая перемена заканчивается. Чао!
В трубке запищали короткие гудки.
Он встал, оделся, широко раздёрнул занавески. Окно выходило прямо на графские развалины. Провалы окон словно смотрели заинтересованно: что за новый человечек появился и копошится тут? Причём напоминало это взгляд не глаз, но пустых глазниц черепа. В принципе дворец и был сейчас скелетом — с которого содрали плоть безжалостные люди. Кравцову стало неуютно — и он задёрнул занавески. Неприятное всё-таки здание. Хотя в детстве вроде так не казалось…
Если предположить, думал Кравцов, что у зданий, особенно у старинных, есть какое-то подобие души — некий совокупный отпечаток мыслей и чувств строителей и обитателей, то у этого разбитого и изувеченного дворца душа маньяка-убийцы.
Редкий год он не мстил изуродовавшим его людям, не разбирая правого и виноватого. В основном гибла молодежь — спасовские подростки и молодые парни; так уж они устроены, что бурно растущий организм требует адреналина, толкая, особенно на глазах у сверстников, на самые рискованные подвиги, порой просто глупые, порой даже криминальные…
А залезть, невзирая на все запрещающие таблички, по отвесной стене, цепляясь за неглубокие выбоины и едва заметные выступы, да ещё намалевать краской, крупными буквами в самом недоступном месте, своё имя (кто постарше — писали имена любимых девушек) — это был поступок, позволяющий долго ходить с высоко поднятой головой. Если, конечно, всё заканчивалось благополучно.
Чаще всего такие шалости сходили с рук, но порой торчащий из стены обломок перекрытия на неоднократно пройденном маршруте вдруг обрушивался под ногой очередного скалолаза… И мало кто из неудачников отделывался легкими травмами от падения на груды битого кирпича.
Иные из этих трагедий были очень странными.
Например, на памяти Кравцова погиб парень — не из их компании, лет на пять старше. Сорвался на глазах у сверстников, пытаясь освоить новый маршрут — на доступных участках стен чистых мест для автографов почти не осталось. Упал, ударился затылком, умер через полчаса, не приходя в сознание.
Немедленно начались строгие беседы с пацанами, требования клятв не приближаться к проклятым развалинам, очередные обещания обнести наконец забором зловещее место (бетонная ограда тогда еще не стояла). Участковый несколько месяцев, проходя мимо, заглядывал к руинам и гонял даже ребятню, мирно игравшую поодаль от дворца…
Но ровно через год, день в день, младшего брата погибшего (было их два сына-погодка у матери-одиночки) нашли случайно на том же месте — полез на ту самую стену, в одиночку, без свидетелей… А ведь до того целый год и близко к развалинам не подходил, даже разговаривать о них не хотел. Младшего до больницы довезти успели, там он ночью и умер…
Изредка жертвами становились игравшие внизу, среди разбитых стен, ребятишки, и приезжие любители полазать в развалинах. Дворец различия между своими и чужими не делал, потемневшие кирпичи падали сверху непредсказуемо, но регулярно.
Вот и в этом году пострадал незнакомый Кравцову Валентин Пинегин. Точно ли незнакомый? Среди спасовских жителей такая фамилия не припоминалась, но было чувство, что где-то и когда-то Кравцов её уже слышал…
…Поздний завтрак совсем истощил скудный запас продуктов. Собираясь сюда, перегружать себя провиантом Кравцов не стал, рассудив, что прошли времена, когда в единственном на всю Спасовку сельмаге имелись в продаже лишь два сорта крупы да возвышались затейливыми пирамидами баночки с салатом из морской капусты, а рекламный плакатик повествовал о великой её пользе.
Предстоял визит в магазин. Кравцов собрался, взял деньги, запер дверь, не забыв включить сигнализацию. Спустился с лесенки-крылечка — и на этом его путешествие застопорилось.
Потому что неподалеку стояла девушка в белом платье. И судя по всему, ждала именно его.
Наверное, поклонница, подумал Кравцов скептически. Простояла, бедная, всё утро, ожидая своего кумира. А тот позорно продрых до полудня. Ой, как стыдно…
На самом-то деле на улицах его, конечно, не узнавали и автографов не спрашивали, — обе книги вышли без портрета автора. Давней, из юных лет, знакомой гостья тоже быть не могла — слишком молода. Оставался один вариант — увидела Кравцова вчера во время его автопрогулки по Спасовке — и влюбилась с первого взгляда. И теперь мается и стесняется, не зная как подойти. Ну и бог с ней, Кравцов облегчать ей задачу не собирался.
Равнодушно скользнув по девушке взглядом, он двинулся мимо.
И тут же выяснилось, что Кравцов ошибся в гостье. Робостью и стеснительностью та не страдала.
— Леонид Сергеевич! — позвала она уверенным голосом.
Он обернулся, посмотрел на неё внимательно.
Девушка была молода и красива — лет девятнадцать, много двадцать, золотистые волосы, синие глаза, точеная фигура…
Но Кравцову вовсе не от этого показалось вдруг, что из мира исчез весь воздух — абсолютно весь, до последней молекулы. И не от этого захотелось крикнуть ей: тебя нет! нет!!! сгинь! развейся! Он не крикнул ничего, бесполезно кричать в безвоздушном пространстве…
Девушка что-то говорила — губы беззвучно шевелились. Он попытался ответить — и ничего не получилось, но, наверное, девушка умела читать по губам, потому что добавила что-то ещё — так же беззвучно. Затем она улыбнулась.
Кравцов понял, что сходит с ума. И обязательно сойдёт, если только раньше не задохнется.
А еще он понял, что отнюдь не проснулся, когда в своём кошмаре ударил кулаком в окно погребенного под толщей воды вагончика. Всё последовавшее — и звонок Танюшки, и завтрак, и поход в магазин — было всего лишь сновидением.
Кошмар продолжался.
Впервые это случилось два года назад.
В своём первом опубликованном рассказе Кравцов изобразил реально существовавшего человека, к которому, так уж получилось, испытывал более чем неприязненные чувства. Фамилию не упоминал, ни настоящую, ни чуть измененную; внешность в подробностях тоже не описывал.
Просто в один из начальных моментов работы понял, что некий, до тех пор безликий, персонаж — не вызывающий симпатии и обречённый в финале погибнуть — тот самый человек. И продолжил писать, уже зримо представляя знакомое лицо и фигуру, подставляя знакомые поведенческие реакции в рожденные своей фантазией повороты сюжета…
Персонаж, как планировалось, погиб. От удара ножом в горло — Кравцов предпочитал круто замешанные сюжеты. Рассказ долго валялся без дела, а потом его принял один «толстый» журнал и напечатал в первом номере следующего года.
Номер ещё готовился к печати, когда Кравцов, обзванивая и поздравляя в предновогодний вечер друзей и знакомых, услышал дошедшую до него с большим опозданием весть: человек, послуживший прототипом убитому в рассказе, умер. Умер в тридцать восемь лет. Умер от рака гортани.
Кравцов отчего-то не спросил: оперировали его перед смертью? Наверное, побоялся узнать, что оперировали, что отточенная сталь коснулась именно горла, что попадание оказалось стопроцентно точным. Вместо этого выдавил из себя: когда? Минувшим летом, в июне, ответили ему. Июнь ни о чём Кравцову не сказал. Рассказ к тому времени был уже полгода как написан, но, кроме двух-трёх человек, его никто не читал, даже в журнал Кравцов отправил рукопись позже. И чёрт дернул его спросить: когда обнаружилась болезнь? Собеседник, так уж получилось, помнил это с точностью до дня. И назвал дату, когда участкового врача посетили первые подозрения. Потом он говорил что-то о направлении на исследование и о его результатах… — Кравцов не слышал ничего. Торопливо скомкал разговор, торопливо загрузил компьютер, открыл нужный файл… И долго смотрел в экран невидящим взглядом. Дата под тем самым рассказом разнилась с только что названной ему на ОДИН ДЕНЬ.