— Ну… ты, это… не знал я… извини, в общем…
…Алекса старшие ребята, ровесники Кравцова, прозвали когда-то «Соплей» не за подверженность частым насморкам. Просто он предпочитал проводить время в их компании, будучи лет на шесть или семь младше, — и оказался единственным там сопляком-маломерком. Тем не менее занял в ней свое место, закрепился, получил какой-то статус… Не самый почетный, понятно, — часто приходилось выполнять роль мальчика на побегушках. Но «Соплей» тем не менее звали его лишь за глаза, и то не часто. В один из дней Сашка Шляпников решил, что будет он не Шуриком и не Саньком — но именно Алексом. И не сразу, но добился своего. Самым простым способом — никак не реагировал на любые иные обращения. Даже голову не поворачивал. Порой бывал бит за такое — авторитетные старшие пацаны сами решают, как кого кликать, — но стоял на своём. А за «Соплю» сразу лез в драку — с любым противником. Все в компании были сильнее и крупнее его, но предпочитали не связываться. Человек тоже крупнее разъяренной кошки, а поди, подступись. Драку взбешённый Алекс прекращал, только когда не мог уже подняться с земли. И вот, пожалуйста, — Первый Парень на деревне, причём в возрасте, когда почти у всех к этому титулу добавляется слово «бывший»…
— Не поверю, что писатель Кравцов в детстве раскачивался на лианах и бил себя кулаками в грудь с дикими воплями… Почему Тарзан? — спросила Ада спустя полчаса. Они сейчас втроем сидели через два стола от покинутой Алексом компании.
— Было одно дело… — туманно пояснил Кравцов.
— Да не канай ты под скромного, — сказал Алекс. — «Тарзанка» у нас оборвалась как-то. Высоченная, над Торпедовским прудом. Один пацан полез привязывать — и сверзился. Гнилой сучок подвернулся. Ладно хоть не поломал себе ничего. Ну остальные зассали. Меня подначивали — мол, самый легкий. А я им что, мартышка? Ну а Лёнька залез — и стал Тарзаном.
— А я боюсь высоты, — сказала Ада. — Могу живыми мышами жонглировать и змею вместо ожерелья носить, а едва какой обрыв или хотя бы балкон в высотке — всё. В глазах темнеет, сердце чуть не останавливается, дышать нечем…
— Бывает, — кивнул Алекс. — У нас вот один чувак не может штепсель в розетку всунуть или вынуть. Бздит двести двадцать огрести. Знает, что изоляция, — всё равно бздит.
С Адой он держался как со своей знакомой — не слишком близкой. Но пару раз Кравцов заметил обращенные на нее взгляды Алекса, значения которых не понял.
— Лады, пойду я к своим, — сказал наконец Алекс, поднимаясь. — Выведу их прошвырнуться, засиделись. А вы посидите, готовка здесь клёвая. И народу мало.
— Попробуем, — кивнула Ада. Поднялась тоже, сделала несколько шагов к стойке, стала изучать прейскурант горячих блюд.
— У Гнома с ней что-то было? — вполголоса спросил Кравцов.
— Эта кошка ходит сама по себе, — сказал Алекс, посмотрев на Аду тем же непонятным взглядом. — А Гном за девками вообще не бегает.
— Неужто голубой? — усомнился Кравцов.
— Не знаю. Не замечен. Так, пустой базар, — сухо сказал Алекс. — Может, в детстве не в тему со стога сиганул — елдаком на вилы? Но чувак душный… — И он повысил голос: — Гномик! А ты что тут отираешься? Я, кажется, сказал тебе куда-то пойти и чем-то заняться?
Гном, приткнувшийся к компании с краешка стола, поднялся и поплелся к выходу, опустив плечи.
— Шли по лесу гномики, оказались гомики! — глумливо выкрикнул в спину кто-то из парней.
Гном не обернулся.
Динамит себе такого никогда бы не позволил, подумал Кравцов, вспомнив лидера их компании. Так ведь и не расспросил о его гибели Пашку…
Мысль мелькнула мимолетная, почти случайная, ему и в голову не пришло позвонить прямо сейчас, не откладывая, Козырю и выспросить подробности той старой трагедии… Зачем, в самом деле?
Потом Кравцов часто жалел об этом.
Но было поздно.
Над Спасовкой светила луна — почти полная, лишь чуть-чуть пошедшая на убыль. Декорация для прогулок с девушкой самая романтичная.
Теоретически Кравцову надлежало уже бдить на посту, — но он надеялся, что гипотетические похитители ненаглядных Пашкиных эксклюзивных плит ночь для своих чёрных замыслов выберут безлунную. И заявятся попозже, заполночь.
Они (не похитители, Кравцов с Адой) шли по улице — главной и единственной, прогоны не в счёт, — и говорили о чём-то, Кравцов сам не очень понимал — о чём. Происходящее было сродни писательству, когда он не осознавал, что пишет, когда порой приходилось читать только что набитый текст, как увиденный впервые. Наверное, он говорил именно то, что надлежало сказать, разговор не ломался, тек легко, не прерываемый тяжёлыми паузами, но…
Но большая часть сознания Кравцова в нём не участвовала. Она холодно и отстранённо анализировала события этого вечера. А именно — поход в кафе «Орион».
ТАМ ВСЁ БЫЛО НЕ ТАК.
Вполне возможно, что обычному человеку все показалось бы достоверным, но не Кравцову. Ему часто приходилось разбирать по косточкам, по деталькам собственные сюжеты, ища и находя нестыковки, несообразности, неправильности.
Навык оказался вполне применим в реальной жизни.
Первой неправильностью стал Гном. Здоровый парень, явно не дурак подраться. Для заводки, для провокации выпускают обычно вперёд совсем других — тщедушных, на вид — соплей перешибёшь. Чтобы потом вступиться с полным осознанием своей правоты: маленького, мол, обидели! В компании Алекса такие — мелкие — имелись. По меньшей мере двое. Так почему Гном?
Далее. Алекс дал понять, что узнал Кравцова буквально за несколько секунд до того, как тот узнал Алекса. Что поднялся из-за стола и пошел навстречу неизвестному городскому лоху. Допустим. Но не так уж Кравцов неузнаваемо изменился за годы — и если Алекс знал, что писатель Кравцов в Спасовке, то должен был узнать его раньше. Они с Адой вошли, что уже привлекает внимание, шли к стойке под светильниками, по самой освещенной части зала… Если же Алекса никто о появлении Кравцова и о том, чем тот занимается, не известил, — отчего он почти сразу потребовал от Гнома извиниться перед писателем? Алекс и библиотека, Алекс и чтение книг — вещи несовместные.
И еще. Кравцов хорошо чувствовал речь, как письменную, так и устную, — и ему показалось, что, сидя с ними — с Кравцовым и Адой — за одним столиком, Алекс намеренно упрощал и огрублял свой лексикон. Слегка наигранными звучали его «елдаком на вилы», «зассали», «бздит»… Немного раньше — к Гному и к стоящему у стойки Кравцову — Алекс обратился чуть-чуть иначе.
Все эти построения могли объясняться обычной мнительностью.
Или — всё произошедшее было срежиссированным спектаклем.
Но никто не готовит спектакль, не расставляет декорации и не собирает актеров, не зная — придёт или нет единственный зритель…
Зрителя в нужную точку пространства-времени привела девушка Ада.
Наверное, та часть его сознания, что поддерживала легко текущий разговор, тоже отвлеклась на эти рассуждения. По крайней мере в какой-то момент он понял, что Ада молчит. И — что она остановилась. Он тоже остановился, повернулся к ней… И замер.
Девушка Ада исчезла. Просто исчезла.
Не было её в этом ракурсе и в этом освещении.
Подняв лицо к лунному диску, стояла его жена.
Кравцов смотрел на неё молча и оцепенело. В голове крутились обрывки одной мысли: кладбище… сегодня днём… я проводил её до кладбища…
А потом случилось то, что он видел лишь в кино и считал режиссерским изыском: когда персонажи ведут диалог, не раскрывая рта, не шевеля губами — но слышны их закадровые голоса. Но звучали голоса в голове Кравцова.
Зачем ты пришла?
Ты ведь звал, ты ведь сам хотел этого…
Но как… каким образом?!