Меж тем, Регрон сожалел, что ему еще не поддались языки и письмо княжеств речных земель и вечнозеленых хвойных лесов, что простирались на востоке и северо-востоке от Рельталгохольклом за Бурным морем. Не в полной мере освоил он и причудливые символы кочевых народов, что пасли свои стада от Черных гор, идущих с юга на север через всю сушу, до Восходного океана. Горы были границей между княжествами и степью. А вот речь кочевников уже поддалась Регрону.
– … так что знай, друг мой, языки – это сила, – держа опустевший кувшин в руке, сдвинув брови, сообщил Регрон наемнику. – Знаешь чужой язык, знаешь чужой народ. Да и не такой уж он и чужой, когда ты понимаешь его речь.
– Наверное, ты прав, – пожав плечами, отозвался Верлас, поглядывая в свой опустевший кувшин.
– Прав, прав. Вот мы с тобой пьем тут, а, к примеру, кочевники не употребляют горячительного. Ты об этом что-то слышал?
– Бедные люди. Первый раз слышу об их несчастье.
– А все потому, что на них вино действует иначе.
– В смысле?! – недоверчиво спросил Верлас. – Как может вино действовать иначе?
– Они пьянеют с пары глотков, вот в каком смысле. Хлебнул и сразу в стельку пьян.
– Ну и что? Тоже неплохо. Хоть на пойле не разорятся.
– Э-э-э, не спеши. Они после второй попойки жить не могут без вина, привыкают к нему, и ничего тут не поделаешь.
– Не самая плохая привычка.
– Да что ты говоришь. Они ж за пару месяцев загибаются, в смысле умирают, после того как начинают попойку.
Верлас скривился в улыбке:
– Эх, дружище, я тебе так скажу – лучше загнуться в беспамятстве в винном угаре, чем влачить рабское существование или служа закабаленным в полном здравии и уме.
После этого Верлас предложил опрокинуть по четвертому кувшину горькой и потом выбрать спутницу на ночь из местных красавиц, которые к вечеру появились в большом зале красного дома вместе со все прибывающими и прибывающими посетителями – стражами, окончившими дневную службу, торговцами и прочим разношерстным людом.
Крайний кувшин подломил силы собеседников. Языки у обоих товарищей, несмотря на хорошую закуску, стали вареными, а движения рук и ног неуклюжими.
– Верлас, я тебя уважаю!
– Я тебя тоже. И знаешь за что?
– Нет.
– За то, что ты человек слова. Как сказал, так и сделал, и даже если ситуация поменялась, все одно исполнишь то, что обещал.
Регрон отмахнулся:
– Да уж, вот только выбор я делать не умею. Пообещаю что-то, а оказывается, что зря или не продумав, ну так, как это умеешь делать, к примру, ты. Вот не глупил бы я тогда, когда ты ушел с заставы, пошел бы тоже на вольные хлеба, тогда сейчас так же деньгами сорил, как ты, да спину не гнул на этого старого кровопийцу. А нет, заключил договор и теперь связан по рукам и ногам. Понимаешь?
Верлас, не дослушав речей товарища, уже начал дремать, поэтому вопроса не услышал. Регрон толкнул его, разбудив, и возмущенно переспросил:
– Так ты понимаешь?
– Угу.
– Конечно, тут тоже неплохо по сравнению с заставой Кембри, но все не то. Хотя, с другой стороны, когда мы служили там… – Регрон многозначительно махнул рукой, чуть было не задев прислуживающего, идущего с подносом, разносящего еду и выпивку, паренька, поняв свою неловкость, страж икнул и бросил: – Ой, извини, малый.