– Что ты! Знаешь какую мне придется выплатить неустойку, откупные за расторжение договора. У меня нет таких денег.
– Да кто с тебя возьмет эти деньги? Мы просто сбежим и все.
– А как я смогу выйти за пределы заставы, меня же все знают?
– Вот именно, тебя тут знают, ты работаешь при зерте заставы, занимаешься его бумагами. Никто не заподозрит, если ты выйдешь через ворота. Что им до дел хозяина!
– Но меня все равно хватятся и начнут погоню. Поймают и вернут, обратив в раба. Был свободен и вот раб, и все это на ровном месте.
Верлас покачал головой:
– Не найдут, ты же будешь со мной.
– И что? Как только меня хватятся, то сразу пошлют феллершильдов и голубей за хребты с посланием канутам в каждый гарлион, каждый варт, каждую деревушку с сообщением о том, что меня ищут, приложив изображение моего лица. Знаешь сколько тут умельцев угля и карандаша? Они нарисуют мое лицо так, что кто хочешь меня узнает. Мне некуда будет деться. За мою поимку тут же назначат награду. Любой житель Островной Гралии будет рад выдать мое место нахождения канутам или самому поймать, тем самым только еще больше обогатившись. На моей памяти такие розыски оканчиваются самое больше через шесть дней после их начала.
Наемник прищурился и, цокнув, сказал:
– Неделя говоришь, да им и года не хватит, чтобы вернуть тебя. Даю тебе свое слово. Через неделю или самое крайнее десять дней мы будем в порте Ренарол. Оттуда уплывем на корабле. Ждет меня в порту один капитан, который не будет задавать лишних вопросов и не позарится за вознаграждение от Валаха Крома. Дальше море, и там свои законы. Уплывем из земель Островной Гралии и все, ты чист. Мы пойдем на корабле на восток. Это путешествие ты никогда не забудешь. Обещаю тебе.
Регрон молчал, потупив взгляд, уставившись под ноги.
– Соглашайся, друг мой. Там, – наемник указал на окно, – там ты будешь свободен и нужен. После того как мы провернем одно дело на востоке, с твоими знаниями языков получишь хорошие заработки. Сам же сожалел, что тебе не поддались языки и письмо княжеств речных земель и вечнозеленых хвойных лесов, что простираются на северо-восток и восток за Рельталгохольклом. Идем со мной и сможешь их изучить. Хочешь пойти дальше, иди, поможешь мне, получишь свои деньги и иди, осваивай странные символы кочевых народов, что пасут свои стада от Черных гор, идущих с юга на север через всю сушу, до Восходного океана.
Страж поднял голову и с надеждой посмотрел на гостя. Верлас почувствовал, что попал своими словами точно в цель. Он понимал, что сейчас творится в душе товарища. Зов дороги обуревал, желание познать что-то новое тянуло засидевшегося служаку, светя как далекая манящая к себе путеводная звезда. Регрон был готов сдаться. Он даже открыл рот, делая вдох, чтобы потом сказать то, что хотел слышать наемник, но в дверь кто-то громко постучал. Страж вздрогнул, испугавшись даже самой мысли, которую хотел сказать вслух, выдохнул и с обреченным видом направился к входу.
Как только дверь отворилась, в комнату вошел, надменно вздернув подбородок, лысоватый, одетый в добротную одежду высокий незнакомец. Верласу тут же захотелось влепить ему, но он никак не выказал своего желания.
– Ты, – ткнув в Регрона пальцем, с пренебрежением обратился незнакомец, громко хлопнув дверью, – мне говорили, что ты болен, но, как я погляжу, болен ты только головой. Как ты только додумался врать мне.
– Я не хотел…
– Молчать, грязная, вонючая скотина! Значит так, ты лишаешься выходных дней на полгода и будешь работать на четыре часа больше каждый день.
– Но…
– Бесплатно. Будешь работать без оплаты, – с упоением добавил незнакомец, сморщив при этом нос.
Регрон совсем поник, опустив руки, он стоял, уставившись в пол.
– Вот тебе и повод! – внезапно подал голос Верлас. – Или тебе все еще мало?
Регрон со злобой посмотрел на своего друга, в его глазах читался упрек и обвинение в том, что тут сейчас происходило. И в общем-то он был абсолютно прав, ведь именно благодаря своему гостю страж попал в немилость, по-видимому, от своего начальника.
– А ты кто такой?! – переключив свое внимание на Верласа, спросил незнакомец, не меняя пренебрежительной гримасы, которая застыла у него на лице.