«Проклятье! Будь ты неладен!.. – клял на чем свет стоит судьбу и своего хозяина Верлас, за то, что прошлой ночью пришлось обнажить нож и ударить «агнца», при этом, странное дело, теперь он не находил себе места и оправдывался в содеянном перед Керием, а может, своей совестью, хотя какая может быть советь у наемника, возможно, ему просто нужно было выговориться, и он делал это. – Я давал тебе шанс умереть с десяток раз. Я соглашался на все твои бредовые затеи, но ты не умирал. Ты каждый раз чудом выживал. Хоть и говорят: не ищи смерти, она сама найдет тебя! Но тебя она в упор отказывалась видеть. И все же, даже в той безвыходной для меня ситуации я сделал для тебя, Керий, все, что мог. Мне ничего не стоит убить человека, рука бывалого убийцы вслепую, метко ударит прямо в сердце, но я снова дал тебе шанс. Я ударил тебя в живот, в верхнюю его левую часть, там нет даже кишок, не то, что жизненно важных органов. Боковые удары прошли и вовсе вскользь. Умрешь ты теперь или выживешь, пусть решает судьба. Да, и вот еще что, ты, Керий, мне вообще должен, я увеличил твои шансы на выживание, когда привлек внимание разъезда гральцев. Откуда он взялся? Наверное, Калия все-таки добралась до армии и рассказала все Вилару Леоссу. Поэтому я чист перед тобой, Керий, по крайней мере, насколько может быть чист мясник на скотобойне. И перед Гатаром я чист, все сделал. Мой клинок ужалил свою жертву, окропился красненьким».
Что бы ни говорил себе Верлас, на душе у него все равно было прескверно. За те несколько дней, что ему пришлось послужить под началом юного зерта, он проникся к нему уважением и искренней симпатией, поэтому теперь ни одно из его самооправданий не унимало изголодавшейся совести, надумавшей проснуться, продремав добрых лет тридцать.
Верлас около часа тому назад потерял последнего коня и теперь шел пешком, до хребтов Твалирона идти было еще очень и очень далеко. Ченезар висел в самом зените и нещадно палил.
«Иди вперед, иди, не останавливайся, – убеждал себя он. – Ты сможешь, ты должен. От тебя зависят жизни твоих дочерей. Вперед, жалкий ублюдок! Вперед, к победе и славе!»
Неожиданно для себя наемник затянул слова известной гордарской песни:
«По морю пройду, нет, не потону
И увижу снова красный дом!
Там я оттянусь, красного нажрусь
И в девчонку пошлую на вечер я влюблюсь!
Но сейчас волна, темная волна,
Выше мачты кружит в танце темная вода.
Хочет та волна, мокрая беда,
Потопить меня, простого гордара, она.
Проклинаю я, в сотый раз кричу,
Бурю, ветер, шторм проклятый, проклинаю я.
Хочется мне жить, жить и баб любить,
Но, насытившись любовью, вновь хочу я плыть.
Темная волна, гневная вода,
Не спеши меня забрать ты, темная волна.
Ты мне как жена, гневная жена,
Ты ревнуешь, вновь ревнуешь к суше гордара».
Верлас спустился с очередного бархана и вот вновь начал очередное свое восхождение к вершине, все повторяя и повторяя незатейливые слова песни. Он шел, а потревоженный раскаленный песок струйками спускался вниз. Огнедышащий ветер обжигал лицо.
«Как же меня так угораздило! Вот и попал же я в переплет».
Наемник все больше и больше жалел, что ввязался в эту невеселую историю, согласился убить юного Керия, позарившись на звонкую монету.
«Проклятые деньги! Во всем они виноваты! Деньги – это зло. И этого зла, сколько бы его у тебя не было, всегда мало, – наемник остановился на мгновенье и посмаковал мысль, к которой пришел. – Выходит, деньги есть зло, которого всегда мало. Странная мысль, чего только не набредишь на такой жаре. Нет, надо поскорее убираться отсюда, а не то боги мерещиться начнут».