Ключник вытер лоб своим любимым зеленым платком, который с годами стал из ярко-изумрудного блеклым, выцветшим, но не менее дорогим для старика, ведь это был подарок, данный ему его госпожой, когда только начиналось восхождение молодой Фернетет.
– Знаешь, насколько хорошие сейчас стоят деньки? – в полный голос произнес ключник. – Я так хорошо помню первую нашу зиму, когда ты и я прибыли в Гралию. Помню, как ты удивлялась тому, что никак не выпадет снег, а идут бесконечные дожди, хотя уже наступила третья неделя зимы. Помню, как ты промокла на охоте, сопровождая мужа, и заболела, а я тебя отпаивал, всю столицу на уши поставил, только бы вылечить тебя. А ты все никак не хотела поправляться. Помню то, как ты привыкала к местной кухне. Все не могла взять в толк, зачем во время еды пользоваться таким количеством столовых приборов, ведь у нас, в Замнитуре, обходились только ложкой и руками. Помню, как ты радовалась, когда появился Алеан. Ты была самой счастливой матерью на свете. Вместе с тобой я ощущал гордость за то, кем ты стала, что ты значишь для великой страны. Помню, как тяжело тебе было пережить смерть мужа и как отважно ты приняла на себя груз правления при малолетнем сыне, справившись со своей слабостью и показав всем, что ты сильная. Только ты со своей несгибаемой волей и прекрасным, божественно прекрасным лицом, смогла повелевать, требовать беспрекословного выполнения своих приказов. Ты сберегла власть для Алеана, отказав сотням поклонников, стремившихся завоевать твое сердце. Мне никогда не забыть, как смело ты отреклась от своего правления в пользу сына, когда настал черед, и как помогала ему, как переживала за него. Что же случилось с тобой, моя несравненная, прекрасная Фенни? Что же сейчас в твоем сердце?
Фенедроппа, часто заморгав, вдруг поняла, что плачет. Она не кричала, не билась в истерике, нет. Просто из ее глаз лились слезы, у нее не оставалось сил остановить их.
Ключник тяжело поднялся с кушетки и подошел к Фенни. Он обнял ее. Нос Фенедроппы уткнулся в грудь старика, а слезы стали быстро впитываться грубоватой тканью его рубахи.
– Поплачь, поплачь, – приговаривал О'Сир, поглаживая ее по голове, – тебе это сейчас нужно. Поделись со мной своей бедой.
Фенни начала всхлипывать и уже скоро немые слезы перешли в истерику. Она обняла старика и, прижавшись к нему, рыдала навзрыд. Спустя некоторое время, когда истерика немного утихла, О'Сир помог ей встать и дойти до кушетки, где она легла. Сам же он, встав в изголовье, начал гладить Фенни по голове. Вскоре она уснула, забывшись тревожным сном, под напеваемую О'Сиром колыбельную, знакомую с детских лет:
Баю-бай, баю-бай, спи, мой ангел, засыпай.
День прошел, конец пути, грезы ночи впереди.
Пес улегся в конуре, спит лиса в своей норе.
Птица в гнездах, рыба в тине, всяк уляжется в перине.
Баю-бай, баю-бай, спи, мой ангел, засыпай.
День прошел, конец пути, грезы ночи впереди.
Дождик тоже утомился, дождик в реку опустился,
Чтобы завтра на заре к нам с туманом возвратился.
Баю-бай, баю-бай, спи, мой ангел, засыпай.
День прошел, конец пути, грезы ночи впереди.
Дрема руки протянул, в губки сладкий хмель мокнул.
В ушки песня залилась, снов история сплелась.
Баю-бай, баю-бай, спи, мой ангел, засыпай.
День прошел, конец пути, грезы ночи впереди.
В мире грез ты полетишь к звездам, с ними пошалишь.
Только не забудь потом вновь вернуться в отчий дом.
Когда Фенни открыла глаза, колыбельная уже не звучала. Старик все также сидел в комнате в изголовье ее кушетки. Он дремал, что-то бормоча сквозь сон, возможно, продолжая напевать свою бесконечную колыбельную.
Фернетет села и осмотрелась по сторонам. Ничего в комнате не изменилось, но поменялось что-то внутри нее. Она стала другой. Ей стало противно находиться в этой маленькой каморке, полной пыли и уныния. Фенни почувствовала, какой на ней сейчас слой грязи, насколько сальными стали ее волосы, ей захотелось немедленно их вымыть. Ногти походили на когти ведьмы.
Старик неожиданно очнулся ото сна и, протерев глаза, внимательно посмотрел на Фенедроппу.