– Приятного, – раздалось то тут, то там. Лица сидящих посерели, вытянулись, как если бы школьная братия увидела полусгнившего мертвеца.
Девица потянулась к ложке, принявшись преспокойно есть. Минута, две… Стася попросту обедала, как могло показаться. Но не мне.
«Ну да, спуститься похлебать борща в компании хмуро смотрящих по сторонам приматов», – Я отодвинул тарелку – аппетит пропал совершенно. – «Просто, рядом, по-соседски. И никакого подвоха».
– А чего это все так притихли? – внезапно спросила Стася, отложив ложку. – Когда я зашла, вы о чём-то так оживленно переговаривались, но сейчас все молчат.
Мои предположения оказались верны: до этого была лишь прелюдия к этому паскудному спектаклю. А тем временем, Ясенева, поправляя манжеты на униформе, продолжала:
– Класс – это как большая семья, в которой ни у кого не должно быть секретов. Верно, Вань?
Долофеев, к которому неожиданно обратилась Стася, вздрогнул.
– Да, – только и выдавил заметно побледневший Ванька.
– Ну, раз так… – Стася подняла свою наполовину полную тарелку, передавая её сидящему рядом Ковалёву. Тот, набрав побольше слюны, от души плюнул в борщ. Затем передал следующему. Гогоча, в тарелку высморкался Блинов, хихикая сплевывали туда и «девочки». Пройдя круг, тарелку с содержимым поставили прямо перед носом Долофеева, который бледнел всё больше. Один из сидящих напротив отморозков снимал всё на камеру.
– Отведай нашего гостеприимства, – Стася наклонила голову. – Стесняться не нужно – ведь мы одна семья.
– Прекрати это, – Староста резко поднялась, не в силах терпеть это. – Ты что, совсем свихнулась?
– Чё встала? Ща ляжешь! – рявкнул один из холуев, с силой пихнув Олю. И лежать бы Оле с разбитой головой, если бы не подоспевший вовремя Коля, подхватившей её. Я уже выбегал из-за стола.
– Стоять! Мы же с тобой договорились, Оленька, – не сводя с Ваньки режущего, выбивающего всю волю взгляда, холодно сказала Стася. – Или ты всё ещё хочешь продолжить наш разговор? Сидите и не рыпайтесь.
– То, что ты творишь… – Староста запнулась, не находя нужных слов. И не нашла бы – елейно-слащавый синоним «беспредел» для описания подобного никак не подходил.
– Если у тебя помимо нотаций есть что-нибудь ещё, выкладывай, – пренебрежительно кинула Стася. – А если нет…Супчику, кстати, не хочешь?
Оля не ответила. До крови закусив губу, она быстро пошла к выходу.
– Я за ней, – шепнул мне Евстафьев. – Всё равно здесь ничего хорошего мы не увидим.
Братва проводила его смешками и сальными шуточками, я же, дождавшись, пока хорошо сбитая фигура Коли исчезнет за поворотом, вновь обратился к столу.
– Кушай на здоровье, – Стася, подперев голову руками, зло улыбнулась.
– Я… – просипел Долофеев, мотая головой.
– Или ты брезгуешь нами? – Братва угрожающе надвинулась на сжавшегося Ваньку, который переводил взгляд то на одно, то на другое лицо, ища поддержки. Но все вокруг молчали, уткнувшись в тарелки и делая вид, что это их не касается. Да что там – все боялись даже пошевелиться, а дежуривший по столовой учитель намеренно игнорировал происходящее, отойдя в дальний край столовой.
–Ешь, – Стася хищно ухмыльнулась.
– Пацаны, не надо, давайте как-нибудь… – Голос обезумевшего от страха Долофеева дрожал.
– Жри, не то свои потроха собирать по полу будешь! – Блеснуло лезвие ножа, приставленного к боку Ваньки. Киря Лизанный с обезображенным от гнева лицом нетерпеливо дрожал. – Ну, давай!
– Давай, давай! – кто-то бахнул по столу кулаком. – Живее!
Трясущейся рукой, Ванька взял в руки ложку. Зачерпнув из тарелки, ложка, дрожа и запинаясь, двинулась к его рту…
Борясь с порывами тошноты, я, матерясь, не в силах больше смотреть на это отвратительное зрелище, пошёл к выходу.
***
Я снова сидел на уже знакомом, обитом плюшем диване. Несмотря на его удобство и уют, он был сродни электрическому стулу – директриса всегда усаживала провинившегося на этот диван, после чего начинала по кирпичику разбирать человека. А перемывать кости она умела. Точнее, перемалывать.
– Ну, и долго будем яриться? – коротко спросила директриса, не глядя на меня.
Я неопределенно пожал плечами – что я мог ей сказать? Пока Стася со своей сворой меня окончательно не сломают или забьют насмерть? Или пока я не забью насмерть саму Стасю? Да, пожалуй, эта мысль мне начинала нравиться всё больше.
– Молчишь? – из задумчивости меня вывел душный, как июльский полдень, голос директрисы. – А следовало бы говорить. Вот скажи мне – к чему весь этот концерт?