Люси, независимо от меня придя к тем же выводам, уже залезла по мягкой обивке кабины, оставляя на ней следы острых коготков, к зеркалу, укреплённому посередине лобового стекла. Поелику окна в нашем вездеходе закрашены, оно у нас служит не для обзора дороги сзади, а для наблюдения за больными в салоне.
Начальница обмотала хвост вокруг рукоятки фары-искателя и, повиснув вниз головой, стала оправлять шёрстку. Патрик побледнел и выпучил глаза. В нём взыграла армейская закваска. Глядя на свою бригаду, даже я, по некотором размышлении, упёр из спального ящика мышки мягкую тряпочку и навёл глянец на порядком запылившиеся сапоги. Водитель шёпотом повторял снова и снова:
— Машина не мыта… Не мыта машина…
Наконец, решившись, произнёс вслух:
— Госпожа Рат, мэм! Разрешите обратиться!
— Э?
— Разрешите остановиться для помывки автотранспорта, мэм!
— Оставь, нет времени, вдруг и правда помирает?
— Слушаюсь, мэм. Осмелюсь заметить, неловко как бы.
— Неловко будет, если мы полковничьему дитяти смерть законстатируем. А ещё неуютно. Всем, а пилоту особливо. У тебя желудочный зонд как? В порядке?
— У меня, мэм? Никак нет, у меня нет, чего вы спросили.
— Да не у тебя, балда. У Шуры.
Я проверил, на месте ли мешок с брюхомойной снастью, доложил о наличии. Поглупевший от субординации Патрик недопонял:
— А почему вы сулите мне особые неприятности, мэм?
— Тьфу на тебя, за рулём кто?
— Ефрейтор О'Доннели, мэм!
— Вот по его вине и опоздаем.
— По чьей вине?
— Виноват, мэм. А зачем нам опаздывать?
— Тьфу на тебя ещё раз.
— Так точно! — И Патрик налёг на руль, сворачивая на посыпанную красным гравием узкую дорогу, обозначенную при въезде большим плакатом «Частное владение».
Под плакатом красовался на полосатом столбике аккуратный ярко-синий почтовый ящик с надписью белыми готическими буквами «Имение «Ивы». Были в наличии и сами ивы. Их ровный ряд тянулся по правой стороне дороги, склоня к ней аккуратные, однообразные, словно обрезанные под гребёнку, плакучие ветви.
Нас ждали. Огромные затейливо-кованые чугунные ворота были распахнуты настежь, охранник торчал навытяжку возле будки. При виде въезжающего на подопечную территорию нашего побитого и грязного транспорта он вытянулся ещё больше и протянул руку в сторону, показывал, куда рулить.
Мне тут же вспомнились мои давние визиты в далёкий психинтернат. Там один душевнобольной от безделья взялся добровольно работать привратником. Совершенно бескорыстно — просто чтобы скрасить скуку. Днём ли, ночью ли мы приезжали туда — он, обряженный в устаревшего образца армейский китель и полицейскую фуражку без кокарды, незамедлительно выскакивал к воротам, с широкой улыбкой на круглом лице распахивал их и делал вот такой же указующий жест, только не пустой рукой, а самодельным бело-красным жезлом.
Сдаётся мне, здешнему охранничку явно недоставало этакого жезла. Да и улыбки — она хоть чуть, да смягчила бы навязчивую мысль, что у привратника дурдома физиогномия была определённо интеллигентней.
За воротами раскинулся колоссальный регулярный парк в английском стиле — всё почищено, подстрижено и ничуть не напоминает естественное. Каждая клумба и каждый кустик в своём роде произведение искусства — собой намёк на первозданность тщательнейшим образом искоренён. У нас подобные творения садовой архитектуры весьма популярны, а вот в этом мире мне впервые довелось узреть этакое издевательство над живой природой. И слава богу. Всю жизнь сочувствую лужайкам, которые приневолены стричься раз в неделю.
Здесь оказалась не лужайка — огромный, идеально ухоженный газон. Кабы его заасфальтировать — весь колоссальный автопарк нашей «Скорой» безо всяких затруднений устроится на стоянку. Газон взбегал по склону холма к солидному дому с колоннадой, высокой дугообразной лестницей и тёмной черепичной крышей. Круглые башенки по углам придавали ему вид настоящего, замка. Или дворца.
Подъездная дорога, обрамлённая застриженными до состояния зеленного кирпича низкими изгородями из жёстких кустиков, вела вокруг приземистых строений замковых служб. Перед распахнутыми воротами гаража усатый шофёр полировал чёрный лак чуть вытянутого старомодного автомобиля. Блеснула серебром крылатая фигурка на пробке угловатого радиатора.
У мраморного подножия лестницы я вытряхнулся из кабины, нырнул в салон за ящиком и пошлёпал вверх. Люси устроилась на крышке, уцепившись лапками за браслет моих часов. Важный дворецкий проводил нас в сияющую гостиную, где среди зеркальных окон, огромных картин и дорогих ваз ожидала хозяйка — тощая и прямая как палка, холёная дама неопределённого возраста с узкими поджатыми губами. Она церемонно подставила мне руку, украшенную целой коллекцией перстней, явно превышающих ценой зарплату фельдшера за две жизни работы на полторы ставки. Поцеловать сухую тонкую кисть я не решился, подержал её немного, чуть поклонился и щёлкнул каблуками: