Напереливавшись из пустого в порожнее, высокий консилиум постановил, что содержаться в общем отделении женщина не может. Разъехались по своим больницам консультанты. С гинекологом убыла моя невезучая дурочка в сопровождении пары толстых неряшливых санитарок из отделения — в роддом направлен индивидуальный пост. Я устало мнусь с ноги на ногу перед заканчивающим тягомотную писанину Райзманом.
Наконец психиатр закрыл успевшую изрядно распухнуть за истёкшие часы историю болезни, состоявшую вначале всего из трёх листков — паспортной части, путёвки и первичного осмотра. Поднял на меня печальные агатовые глаза, вздохнул и, пошарив рукой в тумбе стола, извлёк оттуда оранжевого стекла лабораторную бутыль с притёртой пробкой и броской наклейкой «Яд». На аптечной этикетке значилось: «Раствор сулемы». Набулькал полстакана желтоватой вязкой жидкости, подтолкнул ко мне. Плеснул немного во второй, отставил его чуть в сторону.
— Вы что, предлагаете мне покончить самоубийством?
— А что тебе ещё остаётся после такого позора? Имеешь одного плохого больного, таки и то уследить не можешь. — Взял стакан, повертел в руках. — А в общем, не переживай. Бывает и на старуху проруха. Ле хаим! — И опрокинул свою порцию в рот, зачем-то посмотрев сперва на часы.
Я опасливо последовал его примеру Яблочный самогон оказался весьма недурён. Мне случалось пробовать дорогущий кальвадос, он был изрядно хуже.
Доктор налил себе ещё, вопросительно глянул на меня. Я кивнул, поинтересовался:
— Вы что, там время засекали? Когда помирать начну? Не дождётесь.
Борух Авраамыч без тени улыбки покачал головой:
— Нет, глядел, начался ли праздник.
— Какой такой праздник?
— Наш. Весёлый праздник Пейсах. Сегодня каждый иудей должен в течение ночи выпить не меньше четырёх рюмок вина. Видишь, пью. Ты христианин?
Я пожал плечами. С Богом у меня отношения сложные. Лучше всего они могут быть выражены словами моей жены: «Что-то там есть». Есть определённо. Только вот что?
— Крещён вообще-то.
— Ваша Пасха тоже скоро… Что не пьёшь? Как доктор прописываю. В качестве противострессового средства и антидепрессанта.
— Пожрать бы чего. И водила с утра крошки во рту не держал.
— О, сейчас и ночевать уже запросишься!
— В машине пересплю.
Накидав в желудок бесцветной полухолодной больничной пищи, мы с Патриком принялись устраиваться в салоне — Патрик на боковой лавке, а я на носилках. Работа, она стояла и ещё постоит. Возить нам не перевозить.
Прежде чем закрыть глаза, мой пилот не утерпел и спросил:
— Шура, извините, скажите, пожалуйста, а в честь чего вы пили?
— Праздник сегодня.
— Какой?
— Пей… Просто все живы.
Глава третья
Рассвело и пригрело. Дурдом ожил и приступил к утренним хлопотам. Я, позвонив на Центр, свалил длительное отсутствие на происки врагов в лице дежурного психиатра. Без энтузиазма доложил о неприятном происшествии — всё равно узнают, так лучше от меня.
— Вот сука! — вырвалось у старшего врача, сочно заполнив эфир.
Я охотно согласился.
— Спецперевозка, двигайтесь в сторону базы, будьте на рации.
— Поняли, выполняем.
Перед отъездом мне пришла в голову одна идейка. Прихватив из кабины неоткрытую коробку чая и несколько пачек сигарет, я направился туда, где около корпуса, в котором, привязанный к койке, выл побитый нами вчера ублюдок, грелись на припёке пяток человек в больничных пижамах.
Переговоры прошли в обстановке полного взаимопонимания, чай с табаком перекочевали из рук в руки, и я вернулся в автомобиль, несколько повеселев. Нескучная жизнь паскуднику на время пребывания здесь обеспечена.
— До базы четыре сектора. Один бес, не доедем.
— Ну, хотя бы обозначь.
Патрик нехотя включил зажигание.
— Давайте сперва завтрак обозначим, если вы не против.
— Здравая мысль.
— Ещё бы!
Я радостно поведал своему пилоту о предпринятых мною мерах по осуществлению мести. Тот недовольно кривится:
— Зря вы так, Шура. Грех это.
Грех… Грехов на мне — как на барбоске блох. Тоже вот грех — от жены к другой бегать. А ведь бегал! И делал это с огромным удовольствием.
Скажите, пожалуйста, можно ли любить двух женщин одновременно? Оказывается, можно. Мне, во всяком случае, это благополучно удавалось. При всём том, что ни капли нежности к родной супруге, матери моих детей, у меня не убыло, до дрожи, до умопомрачения, до потери всяких остатков элементарной рассудочной деятельности влюбился в другую. Что в ней было такого, чего я не мог найти дома? И было ли вообще? Сомневаюсь. А вот — на ж тебе!