- Чем мы можем ответить?! Как нам защитить себя?! Как нам вернуть то, что у нас отняли?! Поодиночке мы обречены, но, вместе, вместе мы - сила! Вместе мы можем призвать их к ответу! Вместе мы можем заставить их отказаться от тех мерзостей, что они творят! Наши дети не доедают! Растут в нищете и холоде! А их усталые родители отдают им последнее даже тогда, когда отдавать уже нечего! НЕЧЕГО! Попомните мои слова, ОНИ… ответят за каждую пролитую слезу ребенка…
Почему он в оранжевом, внезапно подумал я, мечта снайпера же… И тут же пожалел об этом, потому что стал получать ответы с такой скоростью, что еле успевал их осмысливать. Это был «шакнум», «наживальщик», или провокатор по-нашему, который собирал толпы сочувствующих и сдавал их полицейским штурмовикам, пресекая, таким образом, саму возможность протеста в корне. Я очень хорошо представлял, что случиться дальше. Через полчаса сюда ворвутся подразделения «ктахигиц», поливая огнем беззащитную толпу, потом на трупы набросают винтовки сверху и отчитаются об успешной зачистке «бандформирования». О женщинах с детьми, конечно, умолчат или свалят все на «бандитов». А этот, в оранжевом, потом появится в другом месте, будет говорить, что не боится, что не будет прятаться под серой маской… В начале обстрела ему дадут уйти, слишком уж яркий цвет… Слишком яркий…
Я обернулся и сказал симпатичной испуганной женщине с ребенком на руках:
- Надо уходить. Они идут.
Мои слова пошли гулять по толпе и вскоре она дрогнула, качнулась и стала стремительно таять. Люди потянулись к боковым глухим улочкам, кто-то уже бежал… «Оранжевый» был явно не готов к такому повороту событий и принялся кричать:
- Эй! Куда вы?! Чего вы испугались?! Мышиного шороха?! Кто на нас посмеет напасть, если мы вместе?! Вернитесь! Мы им покажем!..
Но никто его не слушал. В воздухе царила паника.
Я уходил вместе со всеми, злорадно улыбаясь. «Шакнум» остался без платы. Вполне возможно, что сегодня он получит пулю в ногу, вместо хрустящих купюр.
- Стойте!
Я вздрогнул, обернулся. Сбоку от меня и чуть сзади быстро шла давешняя женщина с ребенком.
- Кто вы?
Я растерялся.
- Человек.
- Это я вижу. Откуда вы? На вас все новое. Хорошо сшито.
Я мысленно выругался.
- Из-за границы.
Ее глаза расширились.
- Из-за границы. Что вы здесь делаете? Почему вернулись?
«Вернулись?». Тут до меня дошло, что она слышит родное наречие при моих ответных репликах. Нужно срочно было что-то придумать.
- Ну…я… не мог… оставаться там. Когда здесь такое…
- А что вы можете сделать? – спросила она. – Вы что-то можете?
- Нет, - честно признался я. – Не могу.
- Тогда зачем вернулись? – в ее голосе отчетливо проступил страх непонимания. – Зачем?!
Я остановился. Она тоже. Я заметил, что девочка внимательно меня разглядывает, совсем безбоязненно и даже как-то целенаправленно. «Взгляд умного ребенка», подумал я и что-то сковало мое горло. Женщина нервно притоптывала ногой, во всем ее облике присутствовала какая-то жуткая решимость.
- Слушайте, - сказал я. – Чего вы от меня хотите?
Она переложила ребенка на другую руку.
- А вы, - отозвалась она, - вы чего-нибудь хотите от меня?
Ее звали Квирет, что в переводе на мой гранный означало «удивление». В ее мире вообще принято было давать незатейливые имена. Родители ее так назвали, потому что по всем параметрам она не должна была выжить. Но она выжила. И не переставала удивлять еще несколько раз. Когда ей исполнился годик, она заговорила, как трехлетняя, а в четыре уже вовсю помогала по дому. Она могла считать и записывать, готовить и расставлять по местам. Мама часто брала ее на руки перед сном и нежно говорила: «Ты мое удивление». Так прошло шесть счастливых лет. А потом все изменилось. Первой ушла мама («вообще отовсюду ушла»), она долго болела, ее «крючило», потому что она работала пласточерпальщицей, а там у всех повреждается позвоночник. Но она продолжала работать. Все продолжали работать. Никто не жаловался, потому что жаловаться было некому. И вот в один из дней маму привезли холодной с фабрики, совсем ушедшей. Папа просидел всю ночь возле нее, почти такой же холодный и неподвижный, а утром собрался, взял лопату, взял ее и ушел. И все стало другим. Все совсем изменилось. Он больше не улыбался, каждый день он смотрел на Квирет с таким видом, будто пытался вспомнить кто она такая и что здесь делает. Ей было страшно, а один раз она даже нехорошо подумала, что лучше бы это был он, а не она… Лучше бы…Лучше бы она так не думала. Квирет всхлипнула. Он перестал ее замечать. Он словно погружался в сон наяву, а она ничего не могла с этим поделать. Он ходил как те машины, которые они собирали на заводе - бездумно, размеренно. На работу – с работы, на работу – с работы. Как маятник. И однажды маятник остановился. После ужина, в кресле. Он ушел, не сказав ей не единого слова. Не удостоив даже взглядом. Просто отключился как те проклятые машины, которые сотнями сходили с конвейера. Это даже уходом было назвать трудно. Квирет осталась одна. К тому времени она уже трудилась на переработке пластика, куда всегда охотно брали подростков. Там она и познакомилась со своим Нимом. С хорошим заботливым Нимом, вечно серьезным и немногословным. Все мечтали сбежать за границу, а он знал, что это невозможно и стремился обустроить их здесь. И ему это почти удавалось. Он сумел найти работу получше и для себя и для нее. Он выторговал дом у чиновника, что совсем уж смахивало на чудо (правда, дом оказался форменной лачугой, зато – их, собственный). Он как-то договорился с полицейскими рейдерами, «экхигиц», чтобы те вычеркнули их из регулярной проверки. И, наконец, он доставал лекарства, что делало его просто бесценным в глазах окружающих. Квирет даже размечталась, что однажды… они смогут выбиться в люди. Она как-то неосторожно сказала ему об этом и Ним разозлился, хлопнул дверью и ушел. Через два часа он вернулся, обнял ее и прижал к себе. Он выглядел печальным.