Перевернув несколько страниц, Ким нашла продолжение:
Я сказала отцу, что приму предложение о замужестве. Да и как могу я поступить иначе? Господь свидетель, как мы жили здесь, на тощей земле Эндовера, постоянно подвергаясь опасности нападения со стороны краснокожих дикарей. Наши соседи сильно пострадали от всего этого. Многие были даже жестоко убиты, а некоторые уведены в плен. Я постаралась объяснить все это Уильяму Патерсону, но он ничего не понял и, боюсь, сильно разозлился на меня.
Ким прервала чтение и посмотрела на портрет Элизабет. Она была очень тронута, поняв, что узнает мысли самоотверженной семнадцатилетней девочки, которая сумела отказаться от первой девичьей любви и решила испытать судьбу, стараясь принести пользу своей семье. Ким вздохнула, поняв, что вряд ли сможет вспомнить, когда она в последний раз совершила что-нибудь совершенно бескорыстное.
Вернувшись к дневнику, Ким поискала запись о первой встрече Элизабет с Рональдом. Она произошла 22 октября 1681 года. Был ясный солнечный день. С деревьев начали опадать листья.
Сегодня к нам в дом пришел мистер Рональд Стюарт, который предложил мне стать его женой. Он старше, чем я думала раньше. У него уже есть юная дочь от первой жены, умершей от оспы. Он кажется мне добрым человеком, сильным духом и телом, хотя он может быть и вспыльчивым. Он очень разозлился, узнав, что два дня назад индейцы напали на наших соседей, живущих к северу от нас. Он настаивает, чтобы мы немедленно переехали в Салем, невзирая на наши предыдущие планы.
Ким почувствовала укол совести, вспомнив свои недавние подозрения по поводу причин смерти первой жены Рональда. Эта причина оказалась такой обычной и прозаической! Прочитав дневник до 1690 года, Ким постоянно сталкивалась со страхом перед оспой и индейскими набегами. Элизабет писала, что оспа — сущий бич Бостона и что постоянные индейские набеги не редкость всего в пятидесяти милях к северу от Салема.
Охваченная каким-то благоговением, Ким покачала головой. Читая об этих несчастьях, она вспомнила слова Эдварда о том, насколько непрочной была нить жизни в семнадцатом веке. Это было очень трудное и тревожное время.
Хлопнула входная дверь, и Ким вернулась к реальности. Из экскурсии по почти законченной лаборатории возвратились Эдвард и Стентон. Эдвард нес кальку с чертежами поэтажного плана.
— А здесь все такой же беспорядок, — недовольным тоном пробурчал Эдвард. Он поискал глазами место, куда можно было бы положить чертежи. — Чем ты тут занималась, Ким?
— Ты знаешь, мне так повезло! Это прямо какое-то чудо! — взволнованно воскликнула Ким. Она вскочила со стула и с торжественным видом вручила Эдварду книгу. — Я нашла дневник Элизабет!
— Здесь, в коттедже? — удивленно спросил Эдвард.
— Нет, в замке, — ответила Ким.
— Мне кажется, нам надо сначала навести в доме порядок, а потом можешь заниматься своей охотой за старыми бумагами, — заметил Эдвард. — У тебя для этих дел впереди целый месяц. Занимайся, сколько хочешь.
— Да ты только посмотри! Это очарует даже тебя, — проговорила Ким, не обращая внимания на колкие замечания Эдварда. Она взяла дневник, осторожно открыла его на последней записи и вернула Эдварду. — На, прочти вот это.
Эдвард положил чертежи на стол, за которым до этого сидела Ким. Пока он читал, лицо его постепенно разгладилось и, утратив выражение раздражения, стало удивленно-заинтересованным.
— Ты права, — произнес он взволнованно, передавая дневник Стентону.
Ким велела им поаккуратнее обращаться со старинным блокнотом.
— Из этого получится великолепное введение к статье о естественных причинах салемских процессов, которую я собираюсь написать для «Сайенс» или «Нейчур», — сообщил Эдвард. — Это будет прекрасное введение. Она даже упоминает здесь о ржаном хлебе. И описания галлюцинации очень к месту. Я сопоставлю эту дневниковую запись с результатами масс-спектрометрии проб ее головного мозга и поставлю этим точку в столь прискорбном деле. Это будет красивая статья.
— Ты не станешь писать никаких красивых статей про свою плесень, пока мы не проясним вопрос с патентом, — возразил Стентон. — У нас нет возможности обеспечивать развлечения тебе и твоим ученым коллегам.
— Конечно, пока я не буду писать статью, — обиделся Эдвард. — За кого ты меня принимаешь? За младенца?
— Ты первый заговорил о статье, а не я, — парировал Стентон.
Ким отобрала дневник у Стентона и показала Эдварду то место, где Элизабет писала, как она обучала других делать кукол.
— Как ты думаешь, это может оказаться важным? — спросила она.
— Ты говоришь о недостающем свидетельстве? — поинтересовался Эдвард.
Она кивнула.
— Трудно сказать, — сказал он. — Конечно, это подозрительно и наводит на некоторые размышления… Знаешь, я страшно проголодался. А ты, Стентон? Ты не хочешь что-нибудь съесть?
— Я всегда хочу что-нибудь съесть, — отозвался Стентон.
— Как насчет поесть, Ким? — проговорил Эдвард. — Надо побросать что-нибудь в топку. Нам со Стентоном еще предстоит переделать уйму дел.
— Я не думала о приеме гостей и ничего не готовила, — созналась Ким. Она сегодня еще не заглядывала в кухню.
— Ну, что ж делать, — вздохнул Эдвард, начав разворачивать чертежи. — Мы не очень капризны.
— Говори только за себя, — не согласился с ним Стентон.
— Пожалуй, я приготовлю спагетти. — Ким прикинула в уме, что ей для этого нужно. Единственной комнатой, в которой все находилось в относительном порядке, была столовая. До реконструкции там находилась кухня. Во всяком случае, там стояли стол и стулья. И даже буфет.
— Спагетти — это просто прекрасно! — восторгался Эдвард. Он попросил Стентона придержать синьки и начал укладывать на их углы тяжелые книги.
Испытывая неизъяснимое облегчение от того, что день прошел, Ким улеглась на чистые хрустящие простыни. Она целый день работала, не покладая рук, и освободилась только полчаса назад. Дел еще оставалось непочатый край, но все же относительный порядок она навела. Когда Стентон наконец уехал, Эдвард присоединился к ней и трудился на равных.
Ким взяла с ночного столика дневник Элизабет. Она была преисполнена желания продолжить чтение, но, как только откинулась на подушку, ее начали отвлекать таинственные ночные звуки. Это была целая симфония, которую исполняли ночные насекомые и лягушки в окрестных лесах, болотах и лугах. Дом неохотно, со скрипом, отдавал тепло, накопленное им за весь жаркий день. В створках окон тонко завывал ветер, дувший с Денверс-Ривер.
Успокоившись окончательно, Ким поняла, что небольшая тревога, овладевшая ее душой, когда она въехала сегодня в свой дом, продолжает снедать ее. В течение дня, занятая делами, Ким просто забыла о ней. Тревога словно отодвинулась на задний план, а теперь снова властно заявила о себе. Ким осознавала, что причин для беспокойства у нее может быть несколько, но одна была совершенно очевидной: неожиданное требование Эдварда, чтобы они спали врозь. Хотя теперь она понимала его больше, чем в тот момент, когда он ей об этом сказал, она, тем не менее, испытывала разочарование.
Отложив дневник Элизабет, Ким улеглась в постель. Шеба открыла глаза и бросила на Ким укоризненный взгляд. Хозяйка своим неосторожным движением помешала кошке спать. Ким сунула ноги в домашние тапочки и направилась в спальню Эдварда. Дверь была приоткрыта, в комнате горел свет. Ким открыла дверь. На пороге ее рычанием встретил оскаливший зубы Буфер. Ким в ответ тоже показала зубы, она уже научилась пугать неприветливую собачонку.
— Что-нибудь случилось? — спросил Эдвард. Он лежал в постели, обложенный планами лаборатории.
— Я просто по тебе соскучилась, — пожаловалась Ким. — Ты уверен, это правильно, что мы спим врозь? Мне очень одиноко, я уже не говорю о более романтичных вещах.