Будучи человеком действия, насквозь пропитанным ядом национал-социализма, он напустился на книжных червей из Гамбурга, прибегнув к самым мощным орудиям новой фразеологии. Он обрушил на Хартмана и его спутников такие обороты, как «германская миссия», «фаустовский напор», «новый европейский порядок», «всемирная еврейская плутократия», и наконец… «верность нибелунгов». Они отреагировали по-разному. Доктора Нентвига языковая эквилибристика Тербовена воодушевила, доктору Рюкерту она показалась скучной, а профессору Хартману — примитивной.
— Ну, не знаю… — сказал доктор Рюкерт, когда все трое спускались по широким ступеням дворца норвежского кронпринца, который Тербовен выбрал под свою резиденцию ко всеобщему неудовольствию норвежцев.
— А что? Это человек, который верит в успех своего дела, — отозвался доктор Нентвиг. И вопросительно поглядел при этом на профессора. «Идиот, — подумал тот, — полный идиот!» — Рюкерт ничего не ответил, предоставив своим ассистентам гадать о том, какого мнения их шеф.
Когда господа ученые ушли, Тербовен позволил себе рюмочку французского коньяка. Потом снял трубку аппарата прямой связи, соединявшей дворец Скомгун со зданием норвежского министерства иностранных дел на Викториа-террас, где размещалась теперь служба безопасности. Штандартенфюрер Фелис, шеф СД, как раз подсчитывал, на сколько сот человек подчиненных у него прибавится, и звонок рейхскомиссара Тербовена был явно некстати. Тот порекомендовал ему как можно скорее отправить в Рьюкан специальную группу. Причем строго-настрого указать ее командиру следить не только за тамошними норвежцами, но и за неким профессором Хартманом.
Фелис пообещал немедленно исполнить поручение. Тем более что в его распоряжении был человек, как нельзя лучше подходящий для подобных заданий: унтерштурмфюрер СС Лотар Книппинг. До 1937 года Книппинг изучал в Галле химию, но перед самыми выпускными экзаменами был исключен из университета за то, что выкрал у одного из своих однокурсников письменную дипломную работу и с незначительными стилистическими поправками представил ее совету факультета как свою собственную. Книппинг, правда, объяснял решение университетского сената как масонскую интригу против стойкого национал-социалиста, но даже сам рейхсштудентенфюрер оказался не в силах помочь ему. С тех пор бывший студент возненавидел профессуру, как чуму; для него все они были прислужниками еврейства, масонами и большевиками. «От добра добра не ищут», — подумал Фелис, С самодовольной улыбкой он прошел в кабинет Редиса и, найдя подходящие для такого случая нужные обороты, не замедлил передать ему, какого мнения рейхскомиссар о своем высшем полицейском чине. Редиса это не особенно огорчило. Мнение такого господина, как Тербовен, о котором всем и каждому известно, какими богатыми пакетами акций он, бывший гауляйтер Эссена, подкуплен рейнско-вестфальскими промышленниками, не может интересовать испытанных «старых борцов» движения. Фелис согласно кивал. Шефу СД было известно, что высший чин СД и полиции в подобных коррупционных делах не замешан; свое состояние, по поверхностным оценкам три или четыре миллиона, он «составил» себе в сентябре 1938 года, когда были арестованы сотни тысяч евреев. А посему Редис мог с полным правом утверждать, что он честный человек. Его путь к цели прям и открыт для всех.
Подняв руки для нацистского приветствия, оба они смотрели друг на друга честными глазами верных друзей. Когда Фелис закрыл за собой дверь, Редис позвонил Тербовену и по старой дружбе посоветовал ему поменьше доверять таким неисправимым сплетникам, как этот Фелис.