И ничего не успевает понять Персефона, гуляя по лугам, что поднялись цветами и травами по воле её матери, когда начинает дрожать земля и из пустоты появляется колесница. Чьи-то руки хватают Персефону, и она не успевает даже вздохнуть, вскрикнуть, а колесница уже катит вниз, и закрывается земля за нею, словно и не было ничего.
А дальше? дальше ужас. Персефона знает Аида мельком, видела несколько раз, не знает, что он наблюдал её чаще. И дрожит перед ним, полагая самое худшее. Тогда она ещё говорит с ним, тогда ещё даже (в юности своей наивной), спрашивает:
–Ты убьёшь меня?
Но нет, Аид качает головой – убивать он её не собирается.
Персефона смелеет:
–Тогда…что?
–Будешь моей женой, – отвечает Аид, и лёгкая улыбка касается его собственных губ. Она напугана, она сражена его нахальством, но как же она прекрасна!
Персефона молчит. Страшно молчит. Сознаёт? Ненавидит? Аид может залезть в её мысли – его могущества хватит, но он оставляет ей её тайны, лишь торопится стыдливо убедить:
–Я не хотел, чтобы вышло так, но иначе выйти не могло. Ты ещё молода. Однажды ты поймёшь. Но даю тебе слово…
Его слово. Нерушимое слово властителя смерти.
–Даю слово, – повторяет Аид, поднимая левую руку в клятвенном жесте, – что не причиню тебе вреда и отнесусь к тебе с уважением.
Персефона прячет лицо в ладонях. Её плечи сотрясает мелкая дрожь – плачет, конечно, плачет. Ей страшно, она не была готова!
Аид делает знак Нибериусу и тот уводит Персефону прочь. Ей подготовлены покои. Аид не торопится – куда спешить, когда впереди примерно три четверти вечности? У неё есть время поплакать. У неё есть время подумать и убедиться, что ей не сделают дурного. В её покоях наряды, к её просьбам служанки, к её любому удовольствию вина и кушанья. Всё, что только пожелаешь, Персефона, только смилуйся.
«Смирись…», – думает Аид про себя, не зная, кого он толком просит смириться. Себя ли – смириться со своей подлостью? Её ли – смириться с положением предложенным, а вернее – навязанным? Деметру ли…
***
–Госпожа, попробуйте этих морских ежей, – служанка смотрит преданно и восхищённо. Персефона даже помнит её имя – Мелина – из мира смертных, а теперь прислужница в мире подземном.
Персефона качает головой.
–Тогда, может быть, миндального соуса? – уговаривает Мелина. Нибериус поставил к Персефоне самую расторопную, задача – накормить, смирить. Вот и старается. В посмертии сохранила черты красоты, видимо, ушла совсем молодой. Персефоне она нравится. Будь они в иных обстоятельствах, Персефона бы даже подарила бы ей чего-нибудь. Но Персефона пленница, а Мелина приставлена к ней её похитителем.
Но не может отогнать Персефона мысли о том, что и Мелина, и уже приходившие другие служанки – портнихи, да кружевницы – редкой красоты. Неужели Аиду не нравится эти, неужели не мог довольствоваться этими, раз посягнул на неё?
Чудно Персефоне от этой мысли. Она не знает как её воспринимать. Росла она с Афиной, Артемидой и Афродитой – и каждая из них её красу перекрывала, чем-то выделялась. А Персефона за собой и не замечала ничего такого. И когда посватался к ней Арес, испугалась – нрав у него тяжёлый, боялась не сладить. И когда приходил с тем же Аполлон – снова отступила – богу солнца, знаменитому и важнейшему надо бы кого поярче.
А тут Аид.
Невольно задумаешься!
–Может тогда хоть ячменного хлеба? – голос Мелины слабеет. Не поддаётся Персефона на блестящие блюда, на россыпь медовых орехов, на тягучую карамель, на жареное мясо…
Персефона качает головой.
–Вина?! – отчаивается совсем служанка.
Персефона качает головой. Ей хочется к маме, хочется к солнечному дню, хочется к прохладной речной воде…к гомону смертных, а здесь – странная тишина, перебиваемая тихим шелестом теней. Здесь мрачно и неуютно.
–Вам здесь не нравится? – спрашивает Мелина. Она больше не предлагает блюд Персефоне. Они стоят между ними, творят пропасть – в глазах Мелины тоска. она с удовольствием бы заняла место Персефоны, но ей не предлагают.
Персефона смотрит на Мелину, но не знает ответа. Здесь неуютно. Здесь тени. Здесь шелесты, какая-то прохладная сырость, какая-то темнота. Здесь серебро и едва различимая тревога. Где-то под нею лежат скованные вечностью души, где-то недалеко текут реки – совсем не такие как в мире живых – сплетённые из страдания да слёз – реки плача – вроде Коцита и Ахерона, впадающих в Стикс…
–Мне тоже здесь было непривычно, – признаётся Мелина, – но привыкаешь. Особенно, когда подумаешь, что вот он…