— Жаль, — сказал Витковский, начинавший военную службу в кавалерийской бригаде.
— Сбросив седока, Стремительный налегке помчался по селу, перепугав всех от мала до велика. Но у чайной вдруг остановился, увидев знакомую кобылку, и радостно, пронзительно заржал. Подвыпивший хозяин бросился к нему, принялся гладить его, трепать за холку, приговаривая: «Я ведь знал, что ты им покажешь кузькину мать! Я предчувствовал! Теперь не отдам ни за что на свете, пусть приписывают какие угодно «тенденции». Пусть! Только через мой труп». Прибежали работники мясокомбината, подошел незадачливый жокей, немного оправившийся от испуга. Стали требовать коня обратно. На сей раз буденновец оказался неумолимым. Достал из бумажника квиток на «сданную продукцию», разорвал на части этот смертный приговор, вынесенный его питомцу, и, не зайдя в райисполком, тут же ускакал от греха подальше. Узнав о чрезвычайном происшествии, разгневанное начальство немедленно послало ему вдогонку обещанный строгач... Потом мы, конечно, сняли с него выговор, а вскоре удалось снять самого председателя РИКа, который, к нашему удивлению, был пристроен на вакантную должность заведующего ипподромом в областном центре. Вот и сказочке конец.
— Всегда у вас что-нибудь найдется под рукой, — улыбнулся Витковский.
— Это все известковые отложения довоенных лет.
— То есть?
— Говорят, что с течением времени в жилах откладывается известь. А за те годы немало накопилось известки и в душах некоторых товарищей.
— Вы, понятно, себя-то не причисляете к больным «склерозом души»?
— Хворал и я, хворал. Только в легкой форме, без тяжелых осложнений.
Витковский не принял вызова. Там, у доски показателей, он бы схватился с ним, а сейчас эта штилевая степь, этот встречный теплый ветерок, эти кулиги подснежников по обе стороны дороги настроили его миролюбиво. На обратном пути неплохо бы, пожалуй, завернуть и к Журиной, да попутчик неподходящий.
На первое отделение, к Нефедову, они не попали: ничтожный ручеек, который летом норовит уйти под землю, ища спасения от зноя, так разбушевался, что от деревянного мостика не осталось и следа. Пришлось круто повернуть на юг, где за железной дорогой находилось второе отделение. Но и тут не повезло — Кондратенко уехал в поле.
— Хозяйственный мужик, у него земля не переспеет, — говорил Захар, усаживаясь в машину, явно довольный тем, что еще одна встреча не состоялась.
— Теперь давай к к а д е т а м, — сказал Витковский угрюмому, вечно чем-то расстроенному шоферу. (Тот уже знал, что кадеты — это молодые агрономы из сельхозинститута, назначенные прошлой осенью управляющими третьим и четвертым отделениями совхоза.)
— Работнички, а? — директор энергично повернулся к Захару, всегда располагавшемуся, как и должно секретарю, на заднем сиденье автомобиля. — Внимательно выслушают, не возразят, даже козырнут на прощание, но все сделают по-своему. Это какие отложения, каких годов? Может быть, объясните, Захар Александрович?
— Зря преувеличиваете. Если же иной раз и случится так, то ведь им на месте виднее. Дайте возможность людям проявлять инициативу.
— То есть не выполнять приказы? Тогда мне, зажимщику подобной инициативы, надо убираться отсюда, пока не поздно!
— Зачем горячиться, Павел Фомич? Я считаю, что вы много сделали для совхоза. Добились ассигнований, наладили строительство отделений, пополнили тракторный парк новыми машинами.
Витковский с трудом выслушал его, подергивая плечами.