— Идём быстрее, тут есть боковой проход.
Они скользнули в почти незаметную дверцу, оставляя нарисованных людей рвать друг друга. Закрывшаяся дверь отрезала их от рычания и нечеловеческих возгласов.
Маринетт шла следом за Котом, не особо задумываясь, куда он направляется. В какой-то момент под ногами возникла лестница, ведущая наверх, и девушка безропотно начала подниматься.
— Как мы будем искать акуму? — спросила она у Эмили, идущей сзади.
— Нам нужно какое-нибудь знаменитое полотно. Пока мы были на колеснице, Габриэль смог посмотреть через глаза полководца. Большой зал, бежевые стены, впереди полукруглые поручни.
— Поручни? — Адриан обернулся к матери и замедлил шаг. — Так это же элементарно. За полукруглыми только Джоконда Да Винчи, причём оригинал, а не репродукция.
— Значит, к этой картине нам и надо.
Адриан кивнул. Они поднялись по лестнице и прошли по коридору, на ближайшей развилке Агрест свернул налево, затем ещё и ещё. Маринетт поначалу старалась отслеживать его путь, но довольно быстро сдалась: Кот знал, куда идти, так что нужно было просто следовать за ним.
— Ты помнишь план Лувра? — спросила она.
Нуар махнул рукой.
— Мы довольно часто тут сражались, миледи. Я посчитал, что, если я выучу план, то смогу быть тебе более полезен, — он запнулся и посмотрел назад, прямо в её удивлённые глаза. — Это было до того, как мы с тобой устаканили наши геройские отношения, честное слово.
Маринетт растерянно кивнула. Первое время у них с Котом всё было сложно: страхи, недоверие, неприятие… но у акум, особенно у очень опасных акум, оказался настоящий талант сближать напарников. Сложно не доверять человеку, что раз за разом вытаскивает тебя из когтистых пальчиков смерти. Иногда буквально.
Встречавшихся на пути персонажей полотен Кот сносил в сторону удлиняющимся шестом. Маринетт примерно представляла, из-за чего Нуар не нежничает с существами, что выглядели как люди: где-то там, недалеко от музея, находился отец Адриана, неизвестно в каком состоянии. Сейчас было не до нежностей с теми, кого в реальности могло даже не существовать.
В зале Джоконды неожиданно не оказалось ни единой души. Кот очередным взмахом жезла откинул в сторону стражников — двумерных египетских Анубисов, таких больших, что они едва помещались на этаже. Следы египетской живописи отлетели с такой лёгкостью, будто весили не больше листа бумаги.
Если бы была возможность закрыться в зале наедине с акумой, герои бы так и сделали. Однако вход оказался простой аркой, без намёка даже на самую хлипкую дверь.
— Что же… вы пришли.
Джоконда всё так же загадочно улыбалась со своего полотна, и взгляд у неё был расслабленно-мягким, практически материнским. Маринетт сразу же ощутила, как у неё зачесались кулаки: так и хотелось треснуть по этому самодовольному лицу, заставить исчезнуть осточертевшую улыбочку и выбить пару-другую зубов. Никогда ещё предмет живописи не вызывал у Маринетт подобного приступа ярости.
Они остановились перед поручнем, ограничивающим доступ к картине. Джоконда смотрела на них, они — на неё. Пауза затягивалась.
— Ну, что будем делать? — спросил наконец Нуар.
— Да, мне тоже интересно, — вторила ему картина. — Как вы будете решать возникшую проблему?
Ледибаг потёрла виски. Ей казалось, что удача, что так щедро осыпала их кампанию своими дарами, бралась прямиком из мозга Маринетт. Не зря же ей так сложно было думать после особо удачных для Чудесных моментов?
— Может, сломать стекло? — предложила Маринетт.
Для сохранности полотна то было накрыто стеклянной подушкой, которую акума не стал ломать. Маринетт не знала, по собственной ли прихоти демон этого не сделал, или же просто не смог. В любом случае, чтобы добраться до Моны Лизы, от стекла им пришлось бы избавляться.
— Тогда акума вырвется наружу, — покачала головой Таролог. — Стекло, как соединение огня и песка, неплохо заземляет и не даёт акумам пройти в мир. Не зря же барокамера для моего тела была стеклянной.
— А глифы?
— Они просто не позволяли акуме разломать хранилище пополам. И сдерживали её, конечно.
— Предлагаю уничтожить картину, — Нуар показательно зевнул, словно не происходило ничего особенно интересного, и закинул руки за голову. — Катаклизм и пуф, все дела. Пепел, так и быть, я уберу.
Мона Лиза приоткрыла губы в более широкой улыбке. Блеснули острые клыки, тонкие, как иглы — такой же зубной набор был у большинства акум, что Маринетт видела. Что у Гробовщика, что у Упыря, что у Мусоралочки — у всех словно был один и тот же стоматолог.
— Милый, не советую, — сказала картина. — Если ты убьёшь мамочку живописи, то что же будет с её детками? Детки сойдут с ума от горя и начнут крушить всё подряд…
Маринетт цыкнула и раскрутила йо-йо. Они могли застрять здесь на долгие часы, — судя по всему, этот полководец был из говорливых акум, которых она терпеть не могла, — так что стоило уже взять дело в свои руки и просто призвать Талисман Удачи.
В руки ей спланировал маленький лотерейный билетик с большими цифрами. Двадцать?
— И что это должно значить? — вздохнула Ледибаг, убирая билетик в йо-йо.
Супер-зрение, как назло, тоже ничего не подсказывало. Тишина и глушь, никаких маленьких намёков или одного большого ответа. Ни-че-го.
— Миледи, не хочу ни на что намекать, но я слышу, как к нам приближается… ну, много кто приближается.
Маринетт и сама это слышала. Видимо, Джоконда обладала некоей разновидностью связи с другими картинами, раз смогла позвать на помощь своих подчинённых. Другие герои полотен, не скованные стеклянными тисками, начали заходить в зал — медленно и неспешно одни, практически бегом другие, прыжками, скачками, чуть ли не ползанием.
Герои перепрыгнули через деревянные поручни и отступили к картине. Эмили осталась стоять на месте: её картинки не трогали, воспринимая за свою.
— Таролог, может быть, ты что-то сделаешь? — спросила Маринетт с нервным смешком.
Кот распрямил шест и выставил его перед собой и напарницей. Эмили молчала и не двигалась, из-за чего сердце Маринетт начало сбиваться с ритма. Да ладно. Да быть того не может.
Да не может Таролог всё-таки оказаться дерьмовой акумой! Не тогда, когда Маринетт только-только смогла убедить себя в обратном!
— Ма-ам, самое время что-нибудь реально предпринять.
Ледибаг и Кот прижались спинами к стеклянной преграде и замерли. Боковым зрением Маринетт видела, как подалась вперёд Джоконда из своей картины: мягкие руки коснулись стекла изнутри, кончики пальцев любовно скользнули по непреодолимой преграде.
Эмили замерла, как статуя Венеры Милосской. Взгляд у неё опять сделался равнодушным и холодным, словно не глаза были на её лице, а две стекляшки. Зелёные бутылочные донышки.
Один из нарисованных, — видимо, с того же полотна, что и Свобода, — ружьём разломал деревянные поручни. Через образовавшийся проём он прошёл вперёд, нехорошо ухмыляясь — так, как может только очень плохой человек, готовящийся к плохому делу.
— Кот, — сказала Маринетт. — Давай.
Нуар коротко оскалился, схватил Ледибаг за талию и прижал к себе, развернувшись спиной к подходящим картинам. Поцелуй Кота был злым и слегка солёным. Может быть, Адриан плакал из-за предательства. А может из-за того, что их с Маринетт долго-и-счастливо так и осталось пустыми мечтами.
В любом случае, рука, пенящаяся Катаклизмом, утонула в стекле и впилась в полотно. Маринетт не закрывала глаз во время их с Нуаром прощального поцелуя, а потому видела, что Кот больше сосредоточен на картине за девушкой, чем ей самой.
Не было никакого визга, как в случае с Кумиром, или других световых эффектов. Акума умерла с едва слышимым шипением. А вот её подчинённые…
Толпа грохнула, как простолюдины, казнившие короля. Была в их крике и радость, и ярость, и даже неверие: как так, никакой больше власти? Никакого подчинения? Можно делать… что угодно?
Маринетт зажмурилась и изо всех сил обняла Кота. Тот ответил ей тем же: обвил своими руками и прижал к себе, углубляя поцелуй. Нуар точно плакал; слёзы катились и из глаз Маринетт. Ей не хотелось, чтобы её предсмертные разговоры были сделаны не напрасно.