Глава одиннадцатая ИБРАГИМ, ГУЛЬДЖАН И ДРУГИЕ
Их было двое: впереди сержант Обручев, за ним — старшина Каримов. Под лыжами весело скрипел снег.
Пограничники пересекли долину и стали подниматься в гору. На вершине старшина остановился перевести дух.
— Если честно говорить, Саттара боюсь, — сказал он, тяжело дыша. — Здорово парень на лыжах ходит.
— Еще бы. Сын гор! — поддержал Обручев.
— Ничего, сейчас заедем на ферму, я там сил наберусь и никто меня не догонит! — пошутил Каримов.
— Смотри, как бы наоборот не вышло, — предупредил Обручев.
— А-а!.. — неопределенно ответил старшина и, сильно оттолкнувшись палками, стал спускаться.
Обручев выждал немного и тоже ринулся вниз. Крутой поворот, и сразу показался колхоз. Широкая ровная улица тянулась вдоль изрезанных тропами скал. Чуть в стороне возвышалось здание правления колхоза и Дом культуры. Левее — электростанция. За ней, в длинных помещениях с узкими, высоко расположенными окнами, животноводческие фермы. Туда и спешили пограничники.
Они сняли лыжи у кормовой кухни. Старшина медлил. Обручев, посвященный в его мысли, сокрушенно вздохнул.
— Ну и мямля же ты! — сказал он. — Иди и говори всё, как есть.
Николай открыл дверь. Каримов потоптался на пороге, пропуская его вперед.
Причмокивая и ритмично всасывая воздух, вакуум-насос приводил в действие электродойку. Две девушки сидели за столом и, тихонько напевая, делали свое дело.
Друзья остановились.
Гульджан первая увидела пограничников и, смутившись, выронила из рук колбу. Она не разбилась, покатилась под ноги Каримову. Старшина быстро нагнулся, радуясь возможности помочь.
— Из-за тебя всё! — притворилась рассерженной Гульджан.
Каримов хотел что-то сказать, но безнадежно махнул рукой. Николай толкнул его локтем в бок.
— Мне тебя на пару словечек, — промолвил Каримов.
Гульджан вспыхнула, но подошла. Она была в синем халате, очень красиво облегающем ее фигуру. Легко поправила косы.
Каримов, наклонившись к ней, что-то шепнул. Она засмеялась, покачала головой. Он переглянулся с Обручевым и стал опять что-то говорить.
Николай вышел на улицу. Вслед за ним выскользнула другая девушка и, не глядя на него, пошла к коровнику.
Через несколько минут показался старшина. Насвистывая, встал на лыжи.
— Ну, договорились? — спросил Обручев.
— Она придет на соревнования, а потом... — Каримов подышал на руки и взглянул на часы. — До старта еще есть время. Поехали к Ибрагиму.
Кибитка Ибрагима, такая же белая, как и окружавшие ее сугробы, уставилась в небо тупыми глазками покосившихся окон. Пограничники знали, что по вечерам старик закрывал их ставнями. В первой комнате ставни были дощатые. Ибрагим сделал их много лет назад, когда погиб сын, потому что с тех пор солнце, проникавшее в помещение, раздражало его. Окна в другой комнате выходили на север, но оттуда дули обычно свирепые ветры.
Однажды буря вышибла стекла. В комнату вместе со снегом ворвался ветер. Лампа упала на пол и разбилась. Ибрагим никак не мог найти спички. В темноте он опрокинул стол, безуспешно пытался заслонить окно и в ту ночь чуть не замерз. После этого правление колхоза повесило на окна тяжелые железные ставни.
Над кибиткой курился синеватый дымок.
Ибрагим встретил пограничников на крыльце. И как только он услышал шорох лыж?
— Салом, падар![6] — воскликнул старшина.
Ибрагим не ответил.
— Здравствуйте, — в свою очередь сказал Обручев.
— Салом, — произнес старик, весьма недружелюбно оглядывая пограничников.
Наступило неловкое молчание.
— Давайте, мы вам поможем, — предложил Каримов. — Вон сколько снега намело на крыльцо. — Он потянулся за лопатой.
Ибрагим молча отстранил старшину. Он не любил, когда его жалели. В таких случаях всегда острее чувствовалось одиночество, и боль от сознания, что единственный сын никогда не вернется, становилась почти физической.
Обручев заметил, как посерело лицо старика. Каримов тоже помрачнел.
Обручев спросил Ибрагима:
— Зимуете хорошо?
Старик неторопливо воткнул лопату в снег.
— Рахмат, — сказал он тихо. — Вот только дорога к реке плохая, снега много.
— Так что же вы молчали? — подхватил Каримов. — Есть у нас на заставе заградительные щиты. Дадим.
Ибрагим отвернулся. Он явно не хотел разговаривать. У пограничников вконец испортилось настроение. Перед соревнованиями это было совсем некстати.