Начальник поправил пенсне, внимательно посмотрел на меня, взял карандаш.
— Как зовут?
— Иван Силин.
— Силин?.. Знакомая фамилия! Постойте, это не тот ли машинист Егор Силин, которого после пятого года выслали из Петербурга и отдали под надзор полиции?
— Так точно, это его сын. А год назад Егор Васильевич сложил голову за царя и отечество! — ответил Чеботарёв.
— Это ничего не значит! Была бы его воля, он поступил бы совсем по-другому… Так, так, сын Егора Силина, значит, — начальник ещё раз посмотрел на меня. — Ладно, я приму его. Но, молодой человек, не советую вам идти по стопам отца! — Он написал и протянул мне записку.
Я изо всех сил сдерживался, чтобы не нагрубить ему.
Спускаясь по лестнице, я спросил Чеботарёва:
— За что отца выслали из Петербурга и отдали под надзор полиции?
— Ты про большевиков, про Ленина слыхал?
— Нет.
— Придёт время — услышишь… Твой отец был большевиком-ленинцем.
Большевики-ленинцы, — кто они такие, почему власти боятся их? Всю дорогу домой я думал об этом.
Дома спросил маму: кто такие большевики-ленинцы?
— Кто тебе сказал о них? — встревоженно спросила она.
Я рассказал о разговоре с Чеботарёвым.
— Эго смелые, благородные люди, революционеры, борцы за счастье народа, — сказала мама и, помолчав, добавила: — Да, твой отец был большевиком… Но ты, Ваня, ты… — Она подняла на меня полные слёз глаза, в них я увидел страх, мольбу. Теперь я твёрдо знал одно: раз отец пошёл с ними, — значит, большевики стоящие люди.
На следующий день встал задолго до гудка, надел папину блузу, завернул в бумагу завтрак и зашагал! по направлению к мастерским.
Мама, поёживаясь от утренней прохлады, стояла у порога и долго смотрела мне вслед. Я обернулся и по-» махал ей рукой.
Детство моё кончилось.
По стопам отца
Всё получилось так, как я и предполагал: на первых порах работа у меня не ладилась. То резец неправильно поставлю, то чурку не так закреплю. В результате — брак. Видя, как я огорчаюсь, мой учитель, токарь Алексей Чумак, говорил:
— Ничего, парень! Ты шибко не переживай и хозяйского материала не жалей, — научишься!
Однако научился я не скоро — прошло больше трёх месяцев, прежде чем я сумел затачивать несложные детали.
Принёс я домой первую получку. Мама обняла меня, расплакалась.
Но что бы ни говорила мама, я гордился, что ем хлеб, заработанный своим трудом.
В мастерские ходил с удовольствием. Все рабочие считали меня своим и помогали чем могли. Особенно мастер Чеботарёв. Не проходило дня, чтобы он не подошёл ко мне. Он давал мне множество ценных советов и искренне радовался моим маленьким успехам.
Я был не настолько самонадеян, чтобы приписывать своим достоинствам внимание ко мне товарищей их трогательно-бережное отношение. Здесь не забыли большевика Егора Васильевича Силина. Мне посчастливилось быть его сыном.
Чувствовалось приближение грозы. На заводах и фабриках нашего города часто вспыхивали забастовки, рабочие и солдатские жёны выходили на улицу, требовали мира и хлеба. Казалось, только у нас в мастерских спокойно: ни митингов, ни забастовок. Я недоумевал и однажды спросил у Кости, почему наши стоят в стороне.
— Чудак ты, Ваня, ей-богу, чудак! Ты что, не знаешь, что на железные дороги распространяются законы военного времени? — объяснил он. — Чуть пошевелись, и готово — расстрел! Но ты зря думаешь, что наши сидят сложа руки. Придёт время — они покажут себя!
Вскоре это время пришло. Царя свергли. Большевики вышли из подполья. Они повели за собой народ, организовали Красную гвардию.
После Октябрьской революции и в нашем городе установилась Советская власть. Матвей Матвеевич Чеботарёв был избран председателем первого ревкома.
Наступили бурные дни; После работы, захватив винтовки, мы дежурили возле ревкома, патрулировали улицы. Вместе с солдатами, перешедшими на сторону революции, разоружали офицеров, а однажды остановили целый эшелон, шедший с турецкого фронта, захватили винтовки, пулемёты, несколько пушек.
Мама встретила революцию восторженно.
— Наконец-то! — воскликнула она и, по обыкновению, прослезилась. — Бедный Егор, не дожил до светлого дня…
Но радоваться было рано. Вскоре белые казаки генерала Каледина разгромили ревком и установили в городе кровавую диктатуру.
Из всех щелей повылезли прятавшиеся офицеры, воспрянувшие духом буржуи. К нам со всех концов страны хлынули белогвардейцы, Ростов-на-Дону стал центром контрреволюции на юге.
В городе творилось что-то неописуемое. На каждом шагу — ночные рестораны, казино, кондитерские. Улицы заполнили разряженные барыньки, накрашенные девицы, высокопоставленные царские чиновники при орденах и крестах, спекулянты, искатели лёгкой наживы, уголовники и, конечно, пьяное офицерьё. Драки, перестрелки, грабежи не прекращались ни днём, ни ночью. Шампанское лилось рекой.
А рабочие голодали.
Уцелевшие от разгрома большевики снова начали борьбу в тылу белых. На железной дороге Ростов — Харьков взлетали в воздух мосты, движение поездов надолго останавливалось. В одном только нашем депо подпольщики вывели из строя семь паровозов. Какие-то отчаянные люди разбрасывали на площадях и в кинематографах листовки. На стенах домов появлялись прокламации. А однажды вечером в окна офицерского клуба полетели бомбы. Начались аресты, облавы. Каждую ночь по нашему посёлку рыскали офицеры контрразведки — искали большевиков. Напали на след подпольного комитета и арестовали десять руководителей. В их числе оказались мастер Чеботарёв и мой учитель Алексей Чумак.
Мы с Костей дня три ходили по всем полицейским участкам, разыскивая Матвея Матвеевича и Чумака, но так и не нашли. Решили отправиться в контрразведку.
Усатый офицер, узнав о цели нашего прихода, спросил:
— А вы кто такие?
Костя, боясь, что я невзначай назову свою фамилию, поспешил ответить:
— Я мастеру Чеботарёву племянником прихожусь, а это мой кореш… Вдвоём вроде веселее ходить…
Офицер зло посмотрел на Костю:
— Напрасно вы ищете этого отпетого большевика, не найдёте! Если его ещё не успели расстрелять, то скоро расстреляют…
— За что? — вырвалось у меня.
— Не прикажете ли дать вам объяснение в письменной форме? А ну, убирайтесь отсюда, щенки, пока целы!
На улице Костя выругался:
— Вот гады! Видел, как издеваются! Жаль Матвея Матвеевича, пропадёт он. Погодите, настанет и ваша очередь…
— Тише ты, — остановил я своего не в меру горячего друга.
Он огляделся по сторонам, прохожих вблизи не было.
— Эх, податься бы к своим… Перейдём линию фронта, и всё тут!
— Думаешь, это так просто? Мы с тобой не знаем даже, где фронт.
— Идём, покажу!
Костя потащил меня к магазину, где всю витрину занимала огромная карта, утыканная флажками.
— Видишь, за красным шнурком наши, а за синим, по эту сторону, белые.
— Если верить этой карте, то они давно уже в Москве! — сказал я.
Ничего не понимая, огорчённые, мы отошли от витрины…
На центральной улице мимо нас промчался экипаж. В таких каретах разъезжали генералы и местные тузы.
Вдруг кто-то окликнул меня.
Я обернулся. Кучер с трудом сдерживал разгорячённых коней. Из окна мне махал рукой дядя Гриша.
Нехотя я подошёл к нему.
— Ну как мама, здорова?
— У нас всё в порядке…
Он вышел из экипажа.
— Послушай, Иван, ты уже взрослый и должен понимать, что так продолжаться не может!.. Вы должны переехать к нам. Что за фантазия — жить в нищете, и всё из-за какого-то дурацкого каприза? Я молчал.
— У тебя незаурядные музыкальные способности. Так говорит Сусанна, а она понимает толк в музыке. Хочешь, пошлём тебя в Париж учиться?
— Спасибо, мне и здесь хорошо…
— Пожалуйста, учись здесь, если тебе так нравится. Пойми, мы не можем допустить, чтобы единственный племянник Багдасаровых стал простым рабочим. Это позор для всей нашей семьи!
— Вы забываете, что мой отец тоже был рабочим, — ответил я.
— Ох, до чего же вы с Виргинией упрямые! — Он покачал головой и, садясь в карету, добавил: — Мы ещё встретимся!