Эти его слова дали новый толчок мыслям. Каспарян отлично знал французский язык, — надо было использовать этот козырь…
— У меня возникла одна идея, — сказал я ему.
Каспарян оживился:
— Так выкладывайте её!
— Недавно к нам в плен попал француз, он оказался корреспондентом парижской газеты, сейчас не помню какой. Что, если вы явитесь к немцам под видом корреспондента профашистской французской газеты? При ваших способностях не так-то трудно сыграть эту роль.
— Чёрт его знает, я ведь даже живого корреспондента не видел в глаза. Потом, кто знает, какие профашистские газеты издаются там, во Франции? Нужны настоящие документы, где их возьмёшь?
— Не беспокойтесь, позаботимся и о документах. Сведём вас с французом — он расскажет вам всё, что нужно.
— Действительно, идея! Проникнуть в глубокий тыл и оттуда, под видом корреспондента, жаждущего увидеть своими глазами подвиги доблестных солдат фюрера, перебраться поближе к передовым! — рассуждал вслух Каспарян. — Думаю, что удастся. Остаётся ещё один неразрешённый вопрос — связь. Не могу же я таскать с собой радиопередатчик!..
— Нет, конечно! Придётся воспользоваться передатчиками самих немцев. Вы же корреспондент и приехали на фронт, чтобы радовать французов успехами немецких войск!.. Получив разрешение передавать свои корреспонденции французскому телеграфному агентству через немецкие радиостанции, постарайтесь организовать передачи в определённое время, и, разумеется, открытыми текстами, с тем чтобы мы здесь могли их перехватить. Придумать нехитрую шифровку не так уж трудно. Разумеется, передавать таким путём многое вы не сможете, но сообщать нам о самом главном и важном, думаю, удастся!..
— Что же, план вполне приемлем. Он пригоден на короткое время — дня на два, на три, пока немецкая разведка во Франции не поймёт, в чём дело. Сведите меня с вашим французом, и давайте готовиться. Скажите, много вещей было с собой у того корреспондента?
— Небольшой саквояж с бельём и туалетными принадлежностями, несколько исписанных блокнотов и портативная пишущая машинка с французским шрифтом.
— Замечательно! — Каспарян радостно потёр руки. Садовский одобрил план и дал сутки на подготовку.
— Знаю, что мало, но время не ждёт! — сказал он.
«Двадцатого» перебросили в глубокий тыл немцев на самолёте, и уже через два дня мы перехватили на условной волне его первую передачу для французского телеграфного агентства. А на четвёртый день «двадцатый» умолк, и все наши попытки узнать что-либо о его судьбе ни к чему не привели. Он исчез, словно в воду канул…
Настал час возмездия!
Вот и первый немецкий город. В окнах, на всех балконах домов — белые флаги. Людей не видно — многие бежали, а те, кто не успел, попрятались в подвалах.
Мы с капитаном Мосляковым облюбовали просторный особняк на окраине города и разместили в нём разведотдел корпуса. Полковник Садовский пришёл к нам поздно вечером. Несмотря на усталость, он был оживлён, весел.
— Я принёс вам кое-какие новости, — начал он, опускаясь в мягкое кожаное кресло в кабинете бывшего владельца особняка. — Прежде всего это касается вас, Силин. Парткомиссия нашла возможным восстановить ваш стаж с тысяча девятьсот двадцатого года. — Он протянул мне решение. — Завтра можете получить новый партийный билет. Второе… нет, о втором без вина не расскажешь!
— За этим остановки не будет, товарищ полковник!
Мосляков позвал старшину и что-то шепнул ему.
Через несколько минут на массивном письменном столе из красного дерева стояли бутылки с вином, шампанское, разные закуски и хрустальные бокалы.
— Совсем другой разговор! — Садовский наполнил бокалы пенящимся шампанским. — Второе: решено вернуть Силину ордена, полученные им до войны, и присвоить ему звание майора.
— Ура! — закричали одновременно Мосляков и старшина. Я же молчал, не зная, что сказать от охватившего меня волнения.
— Вы, капитан Мосляков, назначаетесь первым комендантом первого занятого нами немецкого города. — Садовский поднял бокал. — Выпьем же за нашу близкую и окончательную победу!..
Оставив в этом городе Мослякова, мы на рассвете двинулись дальше — вслед за наступающими частями корпуса. Мечта генерала Орлова осуществилась. Во главе корпуса, ставшего гвардейским, он участвовал в боях за взятие Берлина. В День Победы ему было присвоено звание генерала армии.
Обещанный краткосрочный отпуск мне не дали — не до того было. Я так соскучился по своим, что каждую ночь видел их во сне. Разумеется, мы с Еленой переписывались, но разве могли короткие строки письма умалить тоску по жене и сыновьям?
Я знал о них все подробности, знал, что на далёком Урале им живётся не сладко. Мой денежный аттестат не мог существенно облегчить их положение. Алёнушка была молодцом — не склонилась перед трудностями, сохранила мужество, верность и сберегла детей. За всё время ни в одном письме ни единым словом она не пожаловалась, — наоборот, уверяла, что у них всё хорошо.
Я подумывал о демобилизации, — всё соображал, удобно ли подавать рапорт. Костя вызвал меня к себе и сам заговорил об этом.
— Ну-с, дружище, мы, кажется, завершили свой тяжкий труд! Скажи, что думаешь делать дальше? — спросил он.
— Демобилизоваться — и домой! — ответил я не задумываясь.
— Может, останешься в армии? Для разведки работы хватит!.. Семью можно вызвать сюда.
— Нет, Костя, не останусь! Сам знаешь, у нас непочатый край работы, — кому же, как не мне, инженеру, восстанавливать всё разрушенное войной?
— Пожалуй, ты прав… Хотя и жалко расставаться с тобой, но ничего не поделаешь!.. Пиши рапорт… А вот это возьми как память, — он снял с руки золотые часы и протянул мне.
Мы оба были взволнованы. Наша дружба ничем не была омрачена за все эти годы, и нам обоим было чем гордиться.
Приказ о моей демобилизации был подписан. Перед отъездом зашёл к Садовскому попрощаться. Он уже носил генеральские погоны.
— Прощай, Иван Егорович! — Садовский перешёл на «ты». — Желаю тебе большого счастья, ты его заслужил вполне. Глядя на тебя, я часто думал: наш строй породил нового, несгибаемого человека, и в этом главная сила наша, — сказал он. Потом добавил: — Чуть не забыл: от «двадцатого» тебе сердечный привет!..
— Он жив?!
— Жив и здоров! Опасаясь провала, он пробрался в оккупированную Францию. Там тоже не сидел сложа руки — установил связь с руководителями движения Сопротивления. Да иначе и быть не могло: он ведь настоящий чекист!..
После этого радостного известия у меня словно гора с плеч свалилась.
С Мосляковым, ставшим майором, и старшиной Шумаковым проститься не довелось. Мосляков был назначен военным комендантом полуразрушенного американской авиацией Дрездена, а Шумаков лежал в госпитале после ранения.
По дороге домой остановился в Москве, зашёл в бывший свой наркомат. Все эти годы я вынашивал мечту: вернуться на свой завод, к своему коллективу и сказать: «Дорогие друзья, товарищи, я не обманул вашего доверия — был тем, за кого вы меня принимали, и, как видите, вернулся к вам незапятнанным. Давайте снова работать вместе». Однако в министерстве не пошли навстречу моим желаниям. Заместитель министра по кадрам принял меня очень радушно и, выслушав мои доводы, сказал:
— Нет, товарищ Силин, нецелесообразно направлять вас туда, хотя по-человечески мне и понятны ваши стремления. Завод работает хорошо, там толковый, знающий директор. Сейчас в нашей системе много прорывных предприятий. Возьмите одно из них. Дадим вам двухмесячный отпуск, поезжайте к своим. Отдохните и, кстати, загляните на завод. Люди там не забыли вас и вспоминают добрым словом!..
Возражать я не стал — он был прав. Получив назначение, послал Елене телеграмму и в тот же день выехал домой.
Я рассказал о самом главном в моей судьбе.
Вы думаете, это повесть? Нет, это жизнь.
И она продолжается!