На высоких скулах заходили желваки. Кажется, я задела его. Но, вместе с этим, в глазах промелькнуло удовлетворение. Он понял, что мне не всё равно.
— Однажды я предложил тебе бросить всё и начать новую жизнь, — с неба медленно начал падать мокрый снег, и его тяжелые хлопья оседали на волосах и плечах Гаспара, — но ты всё время пытаешься смотреть на детали, избегаешь всей картины. Усложняешь жизнь, придумываешь новые стены вокруг себя. Ты ревнуешь меня, но отказываешься признавать то, что мы должны быть вместе.
— Что с тобой делали, Гас? — Перебила я, не желая слушать его чересчур точные описания своих мыслей, — били в приюте? Оскорбляли? Насиловали? Сколько вас — двое? Трое? Один отвечает за темную сторону, второй — за светлую?
Гаспар начинал злиться. Только его злость была холодной и тихой, хорошо сдерживаемой. Лишь отблески пляшут в глазах, да губы сжались почти в одну линию.
— Ты провоцируешь меня, пытаешься разозлить. Хороший ход, но бесполезный.
— Значит, это продолжалось слишком долго, чтобы ты смог научиться контролировать ситуацию. Теперь я поняла. Темный Гаспар защищал светлого, а ты пытаешься контролировать обе свои стороны. Ты искалечен так, что тебе наверно уже не помочь, а потому и не отпускаешь меня — это дает тебе возможность ощутить себя целым. Живым, понятым и нужным.
Последнее слова повисло в затихшей аллее. Было уже слишком поздно испытывать страх — Рубикон пройден.
Неожиданно он улыбнулся — почти нежно.
— Я знал, что ты сможешь понять всё, что происходит. Поэтому я никогда не принесу извинений за то, что произошло. Оно того стоило.
— Ты никогда не превратишь меня в свою копию. Я не буду смотреть на мир твоими глазами, — у меня мерзли ноги, словно холод от земли полз вверх.
— Мне не нужно менять тебя. Ты просто нужна мне, как и я — тебе. Ты знаешь это, Ван.
Мокрый снег валил уже хлопьями, парк погружался в ночь. Мир жил своей жизнью и разваливался на части, круговорот абсурда. Я видела в глазах Гаспара то, что мы никогда не произносили, но всегда признавали как должное. Дополнять друг друга, собирать разбитые куски одного и уравновешивать другого. Кажется, только вдвоём мы составляем одно целое.
Всё, что я должна была сделать раньше, я могла сделать сейчас. И я не стала раздумывать.
Губы у него были прохладными и твердыми, как мерзлая земля вокруг. Но поцелуй от этого не стал холоднее, напротив.
Потом я ушла. Я знала, что он не будет останавливать меня. Не убьет. И не сможет отпустить. То, что только что между нами произошло под холодным лондонским небом, требовало заключительной паузы, чтобы каждый мог наконец-то понять одну простую истину.
Гравитация. Взаимное притяжение, силу которого нельзя преодолеть.
В аэропорт я приехала заранее, за три часа до начала регистрации на рейс. Вокруг сновали люди, похожие на деловитых муравьев, толкающие свой багаж или тянущие за руку капризничающих детей. Я сидела напротив большого табло с расписанием вылетов самолетов. А за окном была почти ясная погода, и в небольшие просветы облаков пробивалось слабое солнце.
На экране широкой плазмы, висящей справа на стене, крутились новости. Я отвлеклась от созерцания пассажиров и стала знакомиться с событиями, которые появлялись на экране. Из-за шума и приятного автоматического голоса, объявляющего посадки и регистрацию, было абсолютно ничего не слышно, и приходилось довольствоваться только изображениями.
Затылок закололо тонкими иглами напряжения, пружина, сворачивавшаяся столько времени, наконец-то развернулась с накопленной силой. Поэтому, к появившейся записи я была уже готова. Я знала, кого выводят и сажают в полицейскую машину, старательно закрывая от камеры. На него повесят не только его собственные трупы, но и то, что делала Анна Тагамуто.
Мой самолет отрывал шасси от взлетной полосы.
Гаспара везли в тюрьму.
Глава 28
Это случайная встреча, и я уверен, что она даже не придала ей значения. Я в окружении таких же отъявленных негодяев, какими нас считают обитатели соседних домов. За то, что мы удрали из приюта, нас ожидает закономерное наказание. Воспитатель не скупится на силу при вколачивании послушания в ублюдков шлюх и наркоманок. Но сейчас совершенно не думается о том, как будут распухать и багроветь синяки. Если, конечно же, повезет только на синяках. Одному парню сломали руку, но он всё равно продолжать сбегать. Нас манила свобода, и за неё можно было заплатить цену в виде воспитательных избиений.
Она кружила по небольшой дорожке возле невероятной машины. Из дома вышла достаточно молодая женщина в светлом костюме, такие строгие и изящные вещи не носят люди просто так. Я видел однажды по новостям английскую королеву, так вот, эта женщина была одета почти как королева. Рядом с ней вышагивала маленькая девочка, чуть старше меня или же моя ровесница. Такие девочки похожи на невероятных, идеальных во всем кукол, которые вежливо улыбаются несовершенному миру, но не соприкасаются с ним, чтобы его пыль не оседала на их золотых локонах и светлых туфлях. Она составляла резкий контраст с той, что мерила шагами территорию перед машиной. Я не мог не видеть, как в сдержанном взгляде куколки, брошенном на сестру, читается явное раздражение и неодобрение. Еще бы, ведь она была похожа на встрепанную птицу, которую поймали, засунули в маленькое подобие взрослого платья и заставили проводить время так, как она явно не хотела проводить теплый, летний день.
Мать девочек, а я был уверен, что это их мать, не разделяла неодобрения младшей дочери. Но когда она что-то сказала старшей, это явно было порицанием. Мне не нужно было быть рядом, чтобы понять это. Слишком часто с таким же лицом обращались к моим соседям по комнате, или на занятиях, когда в классе царила неразбериха. Затем, из дома вышел мужчина, в окружении хозяев. Попрощался и направился вниз. Он был одинаково ласков с обеими дочерьми, потрепал младшую по голове, заставив покраснеть от возмущения, что теперь её прическа подпорчена большой отцовской ладонью. Понимающе положил руку на маленькое плечо старшей. Затем открыл дверь, ожидая, что дети заберутся на заднее сидение. Было ясно, что это состоятельная семья, посетившая с визитом людей в желтом, как лимон, доме, скорее похожем на миниатюрный дворец. Этот дом служил украшением улицы, и наш небольшой особняк всегда терялся на его фоне.
Мне было не так много лет, но я уже знаю — как выглядят люди, когда они несчастны. И мне не составляет труда понять, что смешная девочка, вынужденная играть роль учтивой и изящной куклы, с которой так хорошо справлялась её сестра, так вот, эта хмурая девочка на самом деле несчастна. Если я всеми силами хотел бы покинуть приют, хотел свободы и невероятных возможностей, прячущихся за его стенами, то и она хочет свободы от своей невероятно скованной условностями и состоянием жизни.
В то время как мои соседи начали опробовать то, что мог дать мир для развлечения и отдыха, начиная с сигарет, выпивки и заканчивая забористым косячком и горячими девчонками, не по возрасту активными с парнями, я уже знал каковы мои цели в жизни. Я не страдал фанатизмом, но искал всё, что может дать мне выход на свободу. Для того, чтобы получить желаемое, нужно хорошо потрудиться, так говорил наш священник. Я был благодарен ему за то, что он помог мне вырваться из этого проклятого приюта, ада на земле, как мне казалось. Насилие, насилие и безвыходность, тупик для тех, кто не смог пережить издевательства старших, воспитателей и сломался.
Я трудился, зная, что пот и страдания сейчас — это вклад в будущее. Я солгал бы, если бы сказал, что каждую минуту вспоминал девочку, встреченную мной несколько лет назад. Не вспоминал, но всегда помнил, как одно из светлых воспоминаний за эти годы. Тогда оказалось бы сложно объяснить — чем она так запала мне в душу. Но я был еще слишком мал, чтобы задаваться этим вопросом. Просто так легче было не вспоминать о боли и унижениях, щедро отсыпающихся на долю каждого из нас.