Облегчённый вздох, и Астрид принимается писать сообщение за сообщением. Иккинг не отказал ей и не блокнул: уже что-то.
«Она написала мне. Я знаю, что я должна была кинуть её в чёрный список… Просила поговорить с тобой. Ты же до сих пор не простил её, поэтому она нервничает. Она будет спокойна, если ты простишь её»
«Передай ей, что я подумаю над этим, хорошо? Мне всё ещё нужно время»
«Конечно»
«Астрид»
Девушка напрягается, когда видит своё имя. Иккинг начинает что-то долго печатать, и это не даёт ей покоя; ноги немеют, а ладошки сильно холодеют и потеют. Что он хочет сказать ей?
«Помнишь, как мы были на турбазе? Мне тот день не даёт покоя. Мы правда тогда познакомились с ней? Я пытаюсь вспомнить точно как это было, но не выходит. Может быть ты помнишь…?»
«Да, там и познакомились. Подсела к нам в общей столовой»
«Понял. Спасибо большое. И ещё»
Опять что-то строчит, опять Астрид жутко нервничает. «Да что, блин, со мной такое?» — спрашивает она себя, сжимая ладошки в кулачки.
«Касательно моего лица. Если ты хотела поцеловать меня, то я был бы не против. На губы моя фобия не распространяется :)»
Бум. Хофферсон, прочитав сообщение, тут же падает со стула на спину. Начинает часто дышать; в итоге начинает просто тихонько кричать, прикрыв лицо ладонями. Как он догадался. И как он вообще, блин, понял, что его фобия не распространяется на губы?
Сам Иккинг, не получая ответа, тоже начинает орать, только во весь голос. Стоик бежит к нему, недоумевает, мол, «что опять с тобой не так, дурень?»
— Папа, я написал ей! Она игнорит меня! Я такой дебил! — хватается за голову Иккинг, начиная активно гоняться по залу, — А вдруг она не это имела в виду?! Как мне на неё теперь смотреть вообще?! Стыдно-то как! ПАПА, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?!
«Буду иметь в виду :)»
Иккинг замирает на месте, когда читает её сообщение. Кидает телефон куда-то в сторону, начинает кружиться вокруг себя как волчок. Стоик молча наблюдает за сыном, облокотившись боком о стену.
— Ну что?
— Ответила! Будет иметь в виду! — Иккинг падает на ковёр всем телом, распластался и лежит в форме звезды; лыбится, как идиот (хотя, почему как?), — Я так счастлив!
— Вижу… Встань с ковра, он грязный, — Стоик скрывается из виду, видимо, пошёл на кухню.
— Ах, я такой придурок… — мечтательно лепечет Иккинг, ещё шире улыбаясь, разглядывая люстру на потолке.
— Я кому сказал встать с ковра! — восклицает грозно Стоик.
— Да встаю я, встаю… — кряхтит Иккинг, вставая с мягкого коврика; всё ещё улыбается и идёт на кухню к отцу.
Астрид тоже чуть успокоилась, но всё ещё пытается остыть: лицо её всё ещё пылает; решила обратиться к матери.
— Мам, он догадался! Ну, когда я спросила его про лицо! Представляешь!
— Ну, Иккинг парень смышлёный, — мило улыбается женщина.
— А, это тот сынок Стоика непутёвый? — слышится откуда-то издали голос отца девушки.
— Папа!
— Что? Я не прав?
— Он не виноват, что всё так вышло! — оправдывается за друга Астрид.
— Папа шутит, милая… Вечно он пытается ёрничать не к месту, — женщина метнула серьёзный взгляд в сторону мужа, но на её лице по-прежнему сияет улыбка. — Ты мне скажи лучше, ты всё ещё симпатизируешь ему?
Астрид отвела взгляд, пытается спрятать свои глаза за чёлкой. С минуту молчит и мнётся, не знает, признаться ей или…
— Ну, да…
— Всё ясно! Когда свадьбу устраивать будем?! — стучит кулаками по столу отец, начиная широко улыбаться.
— ПАПА!
Иккинг и Астрид болтают со своими родителями о разном, но всё равно всё сводится к разговорам о чувствах. Да, они стесняются и сгорают от стыда, признаваясь в своей безграничной любви уже раз сотый и начиная ворошить их совместное прошлое, когда они были хорошими друзьями: обнимались, смеялись и читали вместе одни и те же книжки, обсуждали школу и ходили в один класс…
Да, было время… А дальше будет ещё лучше. Они это чувствуют.
Но, для начала, надо вывести Иккинга из его «Великой Депрессии». Тогда-то точно всё наладится.
========== The Past ==========
***
… Ксанакс с кровью на губе, синяки на рёбрах — смерть. Запрети мне полететь, я — убью твой паритет…
Ту ночь Иккинг почти не спал, как и всегда, впрочем. Настойка валерианы никак не помогла ему от бессонницы, хотя он очень надеялся на чудодейственные свойства препарата.
Он думал о бывшей. Но теперь всё ощущалось не так болезненно, как было до этого.
Например, когда он ещё лежал в больнице на лечении, при одном лишь воспоминании он начинал лютый погром и истерические крики; его потом связывали верёвками, как психически больного, и так он проживал — от утра до погрома, от погрома до утра. Возможно, именно поэтому он стал пугаться чужих рук… И появились ночные кошмары с чёрными руками, вылезающими из чёрной непонятной субстанции.
Обычно связывали Хэддока охранники. Медсёстры просто звали двоих амбалов и они быстро скручивали подростка в два счёта, клали на койку и заранее заготовленными врачом или теми же медсёстрами верёвками приковывали дебошира к жёсткой койке. Да и плевать всем было, что Иккинг орал как резанный, плакал навзрыд и звал отца… Который мало того, что не слышал его, так и был очень далеко. Парень уже взрослый, с ним никто из взрослых особо не сюсюкался. Пришли — увидели — связали — ушли.
Чтобы утихомирить буйного подростка, врачи стали пичкать его чем попало. Всем было плевать на то, что организм Иккинга крайне зависим от препаратов, тем более психотропных.
С утреца, до завтрака, четыре таблеточки: две какие-то розовые, одна жёлтая, другая белая. Перед обедом три красные таблетки. Перед ужином одна тонкая белая таблетка. На ночь три: опять две розовые и опять одна тонкая белая таблетки.
Два дня такого режима — и Иккинга еле откачали. Стоик, узнавший о произошедшем, грозится подать в суд на врачей; разразился страшнейший в больнице скандал. Парня переводят в другое отделение, ему полностью меняют лечащего врача, полностью меняют препараты.
Иккинг стал закрытым, перестал проявлять агрессию. Если бывало что-то и случалось, его больше не связывали, а просто проводили с ним беседу. Позже сам Стоик вызывался с работы, приезжал к сыну и разговаривал с ним до тех пор, пока тот не уснёт. Вскоре дебоши прекратились совсем; за подростком усилили наблюдение из-за развившейся фобии и частых кошмаров.
Его не хотели выписывать. Он пробыл в больнице почти три месяца, но так и не закончил курс психотерапии, до конца не излечился от фобии и бессонницы. Его выписали, но косвенно: он всё ещё числится больным. Просто ходит иногда на еженедельные обследования, на приёмы к психиатру, неврологу и дерматологу.
Иккинг лежит в постели, пытается вспомнить имя, что говорил чуть ли не каждый день, на протяжении большого количества времени. Он вроде и слышал её имя, но мозг старательно прикрывает его белой дымкой — бережёт еле стойкий разум от очередных переживаний и боли; хочет вспомнить всё равно, несмотря на то, что потом он, возможно, опять будет чувствовать себя хуже некуда и опять заставит отца переживать.
На языке вертится её имя, но язык не хочет его говорить. Пазл не складывается. Иккинг пытается обмануть себя: вспоминает, как кто-то говорит её имя. Одна минута, вторая, третья, седьмая, десятая…