–Вижу, – улыбнулась русалка, – а что слышно о нём?
–Женится, – мрачно ответила Боянка. – Из города привёз. Еленой звать. Лицом худа, сама…
Боянка чуть не заревела от этой всеобщей девичьей обиды. До объявления свадебной пирушки, на которую были приглашены едва ли не всем составом обе деревни, у каждой свободной девушки была хоть слабая надежда, отражавшаяся заклинанием: «не мой, но и не занят!»
А тут Петар явился из города. И не один. И суровый отец его Гамир вдруг повеселел, начать хлопотать и на празднество не скупился. Боянка сама в прошлую поездку видела, как завозили бочки с вином в сторону дома Гамира, как несли целые сундуки с лентами и отрезами, чувствовала аромат медовых пряников и пирогов…
–Завтра празднество, – сказала Боянка с той же мрачностью. Боянка была приглашена с отцом, матерью и братьями-сёстрами. Но готовилась идти без радости. Знала – идти нужно, иначе что люди подумают? Но боялась, тошно ей было идти.
Не просто так вздыхали девку по Петару. Кому его внешность очень сердце помутила, кому ей нрав, а вот Боянке больше, наверное, дом его и костюм. Таких Боянке не видать.
–Спасибо, девушка, – задумчиво промолвила русалка, – ступай отсюда. И забудь про нашу встречу.
Боянка даже охнуть не успела, спросить, одёрнуть: как же так? толком и не поговорили ведь, а над речною укладой уже кричала её мать:
–Боянка! Боянка, ты куда пропала? Дурная девка!
Боянка обернулась на голос, подняла корзину с кое-как постиранным бельём, да бросилась к матери, да е выдержала – обернулась.
Но тщетно. Вода была светла и равнодушна.
«Не сон ли?»– подумала Боянка, но, точно отвечая на её вопрос, тяжёлый гребень выскользнул из её пальцев.
–Боянка! – надрывалась мать.
Боянка подхватила гребень, спрятала его в руках:
–Иду!
«Не сон! Не сон!»
***
–Угомонилась бы ты, Варна! – укоряет Ганка. Сама укоряет, а хвост русалочий её плещет лукаво, мол, эх, игрища твои не одобряю, но ты мне рассказывай, рассказывай, хоть так поживу.
–Молчи, Ганка! – огрызается Варна, а сама мечется по воде.
Здесь их не увидят и не найдут. Лишь могут услышать далёкий плеск, да выяснять не пойдут – Русалочий Яр – дурное место. Здесь и встретились две сестры по несчастью – Ганка – весёлая, рыжеволосая русалка и Варна – мрачная, с копной чёрных волос и ярко синими глазами…
Прежде, встреться они живыми, ни Ганка на Варну бы не глянула, ни Варна на Ганку. Обе были они горды собою, красивы. Но кончилась земная жизнь, наступила жизнь вечная, горькая, холодная. И здесь они близко друг дружки держатся – делить им нечего. Красоту их точат воды и ракушки, а над водою слава дурная обо всём их племени идёт. Плачут вместе, вместе плывут, и в стае средь сестёр вместе держаться – так проще, так есть иллюзия надежды.
–Далась тебе эта девочка? Ещё и гребень ей мой отдала! – Ганка ворчит нарочито, делает вид, что недовольна, а у самой глаза горят от азарта: что-то будет! Варна просто так ничего не делает.
–Не твоё дело! – шипит Варна, но замедляет своё метание. Чего метаться? Думать надо.
Крепко думать, как сердце своё мёртвое и дух свой яростный успокоить. Сгубил её Петар, он её такою и сделал, а сам женится? Так, словно и не было её на свете.
–А ты утопи его, – предлагает Ганка, зевая. – Чего проще?
Варна мотает головой: нет, нет, так дело не пойдёт. Эта вода не берёт мужской души, только женскую серебряным светом увивает, да тянет сквозь темноту в русалочий мир. Только глянешь как утопилась девка, да только выволокли её на берег, а в Русалочьем Яру уже открыла душа её глаза, да увидела сестёр по несчастью своих.
Не все, впрочем, топились.
Дарья вот – ещё одна русалка – та, конечно, сама. Креста не побоялась. И Демира, и Ждана, и сколько ещё – все сами, кто от позора, кто от безумия, а кто от горя.
А вот Ганку мать в ярости утопила за то, что Ганка не хотела выходить замуж по расчёту, а хотела по любви. У Ганки всегда был характер: скала! – не сдвинешь!