Не сдвинули. Только никакой любви у Ганки нет. Жалеет ли Ганка, что не пошла к тому, кто старше её на два десятка лет и на три дома богаче, или нет? кто её знает! Только не дышать Ганке больше, не ступать на берег.
Или сама Варна. Её Петар притопил. Грех за Варной и самой был – связалась без всякой свадьбы с ним, но не устояла! Дрогнула!
Шептала в редкую встречу:
–Мы же с тобой поженимся, да?
–Конечно, – отвечал ей Петар, – только вот сейчас отцу помогу, занемог.
То отец у него болел, то на мельнице требовалась помощь, то неурожай, то неделя не та, а тянул Петар. Пока не почувствовала Варна неладное. Пришла сама:
–Затяжелела я, Петар… давай уже по-людски станем жить?
А Петар в крик:
–С чего взяла ты, дурная, что мой он? Откуда я знаю, кто тебя таскал?
Варна не ждала такого. Плача, повинилась перед родителями, выдержала самое худшее – разочарование в их глазах. Не били её, из дома не гнали, не бранили даже, так, вдвоём, состарившись будто бы разом, смотрели на неё с горечью.
А ночью прилетел камешек… выглянула Варна в окно, от слёз и горечи раскрасневшаяся, увидела – Петар стоит, пришёл.
Понадеялась Варна на благоразумие его, решила, что виниться пришёл, пошла с ним. Уводил её Петар всё дальше и дальше, а она верила. В темноте он её оглушил и скинул в воду.
А утром, пока голосила мать, пока старел отец, глядя на любимую, пусть и виноватую, но всё равно бесценную дочь, открывала Варна уже глаза в Русалочьем Яру.
А следствия не было – решили, сама утопилась. Петар быстро отряхнулся, мол, не моя вина, если и была тяжела, то я здесь не при деле! Ищите виноватого.
Но Варна-то всё помнила…
***
–Давай рассуждать, – предлагает Ганка, – если не можешь утопить его, да на вечную муку обречь, утопи невесту его. Елена, да?
–Невинную? – Варна признать сама боится, но эта мысль и ей на ум пришла. Пришла, и хоть гонит её Варна, а мысль не уходит. Вроде и жалко Елену, и не при вине она, а всё же скребёт – станет ли Петар мучиться? Прикидывает Варна, а ведь при жизни злою не была, но теперь от бешенства ей не избавиться!
–А хоть бы и так! – для Ганки ничего странного и ужасного в этом нет. – Чего с того? С тобою так можно было, а тебе? Нет уж, сестрица, тут надо тем же оружием! Тем же мечом!
Отмахивается Варна, а скребёт змеёй в опустелой груди. А ну как права Ганка?
–Далеко живёт, – вздыхает Варна, скрывая радость. Нашла она способ отказаться. А самой отказаться не хочется, хочется, чтобы Ганка нашла способ-обход. Тогда Варна вроде бы не виновата – пыталась отказаться! Разубедили.
Не первый день знает Ганка людей. Видала она русалок многих, больше, чем людей – умерла-то рано, а в посмертии уже дольше живого своего состояния пребывает, от того и чует Ганка что нужно Варне.
–А там река изломлена… проход узкий, но пролезть можно. Особенно тебе, – Ганка оценивающе глядит на Варну. – Там и болот много.
–А как же я её узнаю…– вслух размышляет Варна. Решать ей не хочется, хочется мстить, хочется сделать больно Петару.
Чтобы страдал! чтобы мучился!
Про Елену как о живой и не думает Варна.
–У сестёр спросим, – улыбается Ганка. Варне нечего возразить, да она больше и не хочет – знать судьба такая у Елены – частью её мести стать. Чего ж Варну винить за это?
А сестёр у них много. Лежат по болотам в спячке, дремлют на дне рек. А когда вскрывается лёд, когда в силу входит весна, пробуждаются разом. Плещутся, песни поют, куролесят, отыгрывая всё, что не успели отыграть в прошлый сезон. Кружат путников, силы набираются, иные в далёкие реки уходят – водяницами стать, да власть к рукам прибрать, а не играться. Иной раз Варна думает, что Ганке самое место в водяницах – с её норовом и управом. А Ганка не идёт и не идёт. Откуда знать Варне, что вроде бы равнодушная к смертным Ганка, любуется ими? Издали хоть увидит свой запустелый ныне домишко – и то радость. Услышит говорок родного края – и то услада ей.
Но Ганка не покажет такого. Она насмешница. Чего ей ещё остаётся? В вечности горько. В воде холодно. Мёрзнет душа проклятая водой, да ею же поднятая. Иной раз Ганка про себя и подумает тоскливо, что надо было на косе повеситься, или отравиться…всё не так холодно было бы. Не так тоскливо.