После «Войны и мира» я стал замдиректора «Мосфильма». И, странное дело, я ведь не то чтобы никогда не был членом партии, я даже не думал об этом — ну, на самом деле кинематографическая среда всегда была немного фрондерская. При этом спорил и с министрами, и с членами ЦК, когда надо было чего-то добиться. Однажды меня едва не назначили на место директора студии Горького — готовилась большая чистка под нового начальника, людей собирались менять. Я пришел и спросил: «Вы меня что, в неостывшее кресло хотите сажать? И думаете, я соглашусь, да?»
Мне почему-то запомнился случай с «Андреем Рублевым». Его все время пытались кромсать, а Тарковский упирался. Как-то раз я пришел в гости к Бондарчуку, и у него сидел Андрей. Бондарчук его уговаривал: мол, если бы мне такое счастье, как тебе, выпало, я бы сократил. Вот сказали бы урезать «Войну и мир» на одну серию — я бы урезал. А Тарковский отвечал: Сережа, если бы я услышал хоть какое-нибудь одно мнение о том, что именно надо сократить. А то мне в Госкино говорят урезать одно, в ЦК — другое, на «Мосфильме» — третье. То есть Тарковский был готов на компромисс, но его в буквальном смысле доедали с разных сторон.
С Бондарчуком произошла похожая история, с его «Они сражались за Родину», когда поднялась немыслимая травля со стороны военных. Еще когда Бондарчук только начинал «Войну и мир», Гречко его спросил: «А что вы собираетесь снимать после Толстого?» — «Шолохова, „Они сражались за Родину“». И тут Гречко говорит: «Вы знаете, мы все ждем „Войны и мира“, в которой вы отобразите подвиг русского народа. Но ровно в той же мере вам будет трудно работать над фильмом о Великой Отечественной — ведь еще живы и здравствуют многие ее участники». И как в воду глядел — а может, это было предостережение, не знаю. На обсуждении картины в Минобороны тон был исключительно агрессивный: «Да как вы смеете, какими вы показываете наших воинов!». На обсуждении только один представитель Генштаба сказал, мол, и такое мнение имеет право на существование, ведь Бондарчук идет точно по Шолохову. В ответ маршал Гречко на него зыркнул так, что у всех похолодело. Они письмо написали в Минкульт, чтобы запретить эту картину как вредную, искажающую подвиг советского народа. Сергей страшно нервничал, переживал, как Шолохов всю эту катавасию воспримет, — но Михаил Александрович Бондарчука, как известно, благословил, и картина вышла на экраны. А этот случай стал частным проявлением войны Минобороны с «окопной правдой».
А знаете, что такое работа директора картины? Это ад. Нам надо было снимать сороковые годы, перед Второй мировой. А на дворе — 60-е, отовсюду торчат телевизионные антенны. Так надо с каждым жильцом, с каждой квартирой договориться, чтобы антенну убрали, с каждым домохозяином уважительно поговорить. Или вот другой пример того, что такое директор картины. Мой друг Володя Марон отправился на Север на барже, снимать советско-итальянский фильм «Красная палатка», и у них была с собой партия водки. И он сказал каптерщику, что без его записки никому водки не давать! А подписывался он просто: «Марон». И вот закончились съемки, и Володя решает устроить прием для съемочной группы. Велит принести водки. Каптерщик — так всё выпили! Марон — я же тебе говорил. В ответ каптерщик показывает ему ворох записок с его подделанной подписью. Смех и грех. На тех же съемках, кстати, на почве алкоголя чуть не случилось трагедии — у них был вертолет для съемок, стоял на борту. И вот взлетают они снимать, и тут выясняется, что весь спирт, который использовался ими в качестве антиобледенителя, выпит. У них обледенели лопасти. Сели они чудом.
А с другой стороны — помню, приготовили мы объект для «Войны и мира», и вот входят в него Анатолий Кторов (Николай Андреевич Болконский) и Виктор Станицын (Илья Ростов), и один говорит другому: «Это же как надо играть, чтобы вот этому всему соответствовать!»