С другой стороны, и у самого Олега не было особенной воли к защите — на следствии вину свою он признал полностью и раскаивался, но на суде, заслушав Настины показания, отказался от дачи своих.
VII.
В Насте ли дело? Поначалу, когда Майоршина только взяли в СИЗО, плакала, говорила родственникам: «Жалко его. Ну зачем он это сделал?» — но потом заняла резко неприязненную позицию. Настя стала официально называться «потерпевшей» — и одновременно обрела неожиданную медийную популярность. Мама если и просила о смерти, то только в сердцах, говорила она в многочисленных интервью (их достаточно в интернете), мама шла на поправку, у нее улучшалось состояние (заключение врачей отрицает это), а вообще-то жили они плохо, скандалили, да какая там любовь. Бог дал — Бог взял, говорит Настя, а Олег не имел права, он просто устал с ней возиться, ну и ушел бы себе, зачем убивать, да кто он такой вообще? В интервью Настя говорит, что это она настояла на тщательной судмедэкспертизе (правда, следователь Султан Жумабаев возражает: это было обычное, дежурное вскрытие).
Наверное, все правильно она говорит. Дочь не может не верить, что матери становилось лучше, дочь и обязана верить, что мать не умирала, а выздоравливала. Дочь и не должна оправдывать человека, убившего ее маму, — пусть Олег долгое время помогал ей и ребенку, пусть он взял на себя самый черный труд по уходу за мамой, — нет, это не извиняет того, что он сделал. Но я хотела задать Насте ровно один вопрос: «Доводы потерпевшей Фандеевой о наличии у Майоршина иных мотивов преступления, чем те, которые указаны в обвинении, не могут быть положены в основу приговора» — какие мотивы она имела в виду? Ни родственники Майоршина, ни друзья семьи, ни работники прокуратуры не могли точно вспомнить, что же именно она говорила, — кажется, что-то совсем невнятное про заинтересованность Олега в квартире (Светлана прописала его к себе), но это было совсем неубедительно: прописка, а точнее, регистрация не дает сейчас прав на наследование собственности.
Настя неохотно согласилась на встречу, но в назначенное время просто перестала брать трубку. «Приглашаем вас в мир позитива и добра, — бесконечно мурлыкала Настина трубка голосом девицы Собчак, — гламур ждет вас»; на пятнадцатом звонке позитив и добро закончились — Настя отключила телефон.
А родственники Олега радуются, что он не успел взять кредит, чтобы отдать Настины долги по коммунальным платежам — у нее накопилась большая задолженность.
VIII.
Все время не оставляло чувство подмены. При чем тут эвтаназия? В столицах шум, шумят витии, без конца и без краю перетирают неразрешимые этические дилеммы: эвтаназия, смертная казнь, аборты, дети-растения, — асбестовская трагедия в общем-то случайно попала в этот пул проклятых вопросов и смотрится сиротски. Мы и дальше будем за все хорошее против всего плохого, а уральский сварщик плачет, звереет и вяжет удавку, а прокурор пишет: «умышленно, из сострадания». Майоршин не знал слова «эвтаназия», не слушал упоительных дискуссий, наверное, не особенно рефлексировал — он смотрел на жену. Боль у них была общая. И погибли они в каком-то смысле — тоже вместе.
Ну и при чем тут эвтаназия? Так умирают во времена торжествующего шествия нацпроекта «Здравоохранение». Это дело о «новых бедных» — работящих и добронамеренных обывателях, зыбкое благополучие которых в мгновение ока разрушается одним неверным движением — попыткой показать «колесо», и они остаются один на один со своим невыносимым страданьем. Это дело — о памперсе, который по три раза замывал Олег Майоршин, чтобы продлить срок эксплуатации, потому что они дорогие, черт возьми, безумно дорогие. Это дело — о бюджетной медицине, которая, как прежде, «режет хорошо — выхаживать не умеет», где травма, вполне себе совместимая с жизнью, превращается в несовместимую после честного, добросовестного лечения.
И, наконец, это дело о паллиативной медицине, которая у нас в зачаточном состоянии (что-то пытается пробить знаменитая «доктор Лиза» — Елизавета Глинка, организатор хосписного движения), — а в провинции о ней просто не имеют представления, только что-то — отдаленно — знают про хосписы: говорят, что там не больно, хорошо бы — там. И пока ее нет — в каждом российском населенном пункте будет выть своя Светлана Юдина и сходить с ума Майоршин.