"Лорд Руж готов поверить в твою невинность" - однажды словно невзначай бросил он. "Но я разрешу тебе сделать выбор."
И я выбрала…
Нас ведут на исповедь.
- Ничего не утаивайте, сосуд необходимо очистить, перед тем как заполнить, - настойчиво увещевает мать настоятельница.
Ее взгляд задерживается на мне. Острый, проницательный взгляд, прямо кричащий о том, что в этом месте я - самая большая грешница.
Но мне нечего скрывать. Мое тело также невинно как и в момент рождения. Мои губы знают лишь братский поцелуй…
Раслер… Мой Раслер…
Щеки загораются огнем, а губы матери настоятельницы сжимаются в тонкую полоску. Она видит все…
- Покайтесь в грехах своих, - громко говорит она. - Пока огненная бездна не поглотила ваши души.
Нет. Я без сожаления остригу свои волосы, стану прилежной монахиней, буду влачить жалкое существование и возможно обрету покой в этих хололных, неприветливых стенах, но никогда никого не впущу в свое сердце, никогда не открою свою душу.
Глава 3
В большом зале старого храма стоял удушливый запах восковых свечей. Дымка от них поднималась к высокому сводчатому потолку и в лучах заходящего солнца напоминала причудливую паутину. Бедственное положение дел бросалась в глаза трещинами на стенах, выцветшими фресками и пронизывающими сквозняками, от которых сестры постоянно простужались, особенно в зимние месяцы. Годы изрядно потрепали его. Неудивительно, что мать настоятельница хваталась за любую возможность получить в послушницы девицу из знатной семьи.
Эхо шагов Раслера заставило отца Федерико прервать обряд, а юных послушниц выпрямить спины и с посмотреть на ворвавшегося в храм незнакомца, которому сухонькая мать настоятельница едва доставала до плеча.
У нескольких из них вместо некогда красивых женских локонов красовался короткий ежик волос.
- Они голые, - сглотнув, прошептал Раслер, остановившись.
Тела девушек блестели, сжавшиеся соски топорщились от холода. Жалкие, нелепые создания в глазах которых плескался испуг наравне с любопытством. Старшие монахини не сдвинулись с места, дабы прикрыть их, застыв на месте каменными изваяниями.
- Конечно, они должны заново родиться в своей вере. Таков древний обряд, завещанный нам самой святой Матильдой.
Мать настоятельница сказала это таким тоном будто он несмышленый ребенок, нагло влезший в дела его не касающиеся.
- Мы умасливаем их слезами святой Матильды…
- Словно жертвенных ягнят перед убоем, - грубо перебил Раслер. - Я не видел ничего более отвратительного, а повидал я поверьте немало.
- Леди Евангелина поддерживала нас, как вы знаете. Она была очень набожной женщиной и мечтала, чтобы одна из ее дочерей посвятила свою жизнь святому делу.
При упоминании матери у Раслера свело челюсть, а старый шрам между лопаток неприятно заныл, вспоминая кожаную пятихвостую плеть с железными зубцами на концах. Хваленая леди Евангелина не скупилась на наказания, уж ему ли не знать.
- Моим сестрам повезло, - сдерживаясь чтобы брезгливо не сплюнуть под ноги, сказал он, - что эта прогнившая до костей особа, по какой то дикой иронии судьбы звавшаяся нашей матерью, отправилась к праотцам раньше, чем осуществила свои надежды.
- Да как вы можете! - возмутилась Маргрит.
- Могу, матушка, могу. Разве вы не заметили, жестокостью я обязан именно ей.
И не только жестокостью, но еще хитростью и изворотливостью. Да, мать научила его многому.
Правда на ее похороны он не явился. Надрался дешевым вином напару с Генрихом, после чего всю ночь не вылезал из постели какой то потаскухи. Отец не осудил. Казалось он сам вздохнул с облегчением, после кончины жены.
Наконец, среди всех этих трясущихся безликих существ Раслер выхватил взглядом Оливию и чуть не захлебнулся собственным гневом.
Его хрупкая, нежная сестра стояла на коленях и ждала своей очереди, стыдливо прикрывая наготу руками. Ее рот приоткрылся в немом крике, словно она видела перед собой призрака.