– Ты чего творишь тут? – без злобы, но громко, с отцовским таким гонором набросился он на своего белёсого братка. Развернул его к себе спиной и сильным ударом двух ладоней в плечи выбил из фойе на улицу.
– Извините, пацаны, дурит… Работайте, не переживайте… – улыбаясь, сказал нам Дизель.
Они сразу же уехали.
Светка вновь вернулась в клуб, немного, с минуту, побыла там, и вскоре Вадик с трогательным видом вышел её проводить.
Я покачал головой, думая и о Вадике, и о Светке, и об этом… мерзком…
– В следующий раз надо его сразу вырубать, – сказал я Сёме.
Сёма кивнул. Он согласен.
Я разнервничался немного, что скрывать.
А Сёма – нет. Или уже успокоился.
– Захар, я не понимаю, откуда у них такие машины? – спрашивал он меня в который раз.
Подъехала иномарка, в салоне – двое почти подростков, но преисполненных собственного недешёвого достоинства. Они, конечно же, раскрыли двери, включили магнитолу настолько громко, чтобы перешуметь музыкальный гам в клубе. Позвали каких-то знакомых девушек, случившихся неподалёку, – и девушки тихо подошли, замирая от самого вида авто. Подростки курили, хохотали, закидывая головы, открывая белые шеи, которые Сёма сломал бы двумя пальцами, и снова курили, и снова хохотали – при этом сами не выходили из авто, сидели на роскошных креслах развалившись, то вытягивая худые ноги на улицу, то закидывая их чуть ли не на руль.
– Пойдём поближе посмотрим? – позвал меня Сёма. – Отличная тачка.
Мы вышли на улицу. Молоток сразу спустился к авто и стоял возле него с таким видом, словно думал: отобрать сейчас или не стоит пока.
Сёма вообще трепетно относится к машинам. У него красивая, тонкая, с большой грудью жена, которую он иногда несильно бьёт, потому что она не хочет готовить. Жена обижается, уходит к маме, потом возвращается, потому что Молоток, в сущности, добрый малый и очень её любит.
Но мечтает, говорю, только о машине.
Я стоял на приступочках клуба, вдыхая сыроватый ночной воздух и успокаиваясь, успокаиваясь.
«Плевать мне на них на всех, плевать, – думал я уже с бьющимся ровно сердцем. – Мне отработать сегодняшний день, и всё. А завтра будет новый день, но это только завтра… Плевать, да. Как же мне плевать на них…»
Дома у меня – маленький сын и ласковая жена. Они сейчас спят. Жена хранит пустое, моё, место на нашей кровати и порой гладит ладонью там, где должен лежать я.
Сын просыпается два или три раза за ночь и просит кефира. Ему ещё нет двух лет. Жена даёт ему бутылочку, и он засыпает, причмокивая.
Сын мой всегда такой вид имеет, словно сидит на бережку, ногой качая, и смотрит на быструю водичку.
У него льняная голова, издающая мягкий свет. Я отчего-то называю его «Берёзовая брунька». Ему это имя очень подходит.
Улыбаясь своим мыслям, я спустился к Сёме.
Авто определённо ему нравилось. А молодые люди в этом авто – нет.
Он будто жевал иногда свою кривую улыбку, обходя машину. Девушки уже косились на Сёму, а молодые люди стали много плевать длинной слюной.
– Чушки, да? – наконец сказал громко Сёма, он стоял с другой стороны машины, возле багажника.
Я поднял удивлённые глаза.
– Чушки – взяли денег у папы с мамой и понтуются, – пояснил Сёма.
Я поперхнулся от смеха.
Молоток прошёл мимо курившего, нога на ногу, водителя и враз притихших девушек, испуганно сдавших назад при виде хмурого охранника.
Внезапно Молоток остановился и вернулся к раскрытой двери авто.
– Да? – громко, как к глухому обращаясь, спросил он сидящего за рулем. Молоток даже наклонил свою здоровую башку, будто всерьёз желая услышать ответ.
– Чего? – переспросил пацан, инстинктивно отстраняя голову.
– Ничего, – ответил Молоток тем тоном, каким посылают к чёрту, и толкнул дверь машины. Она ударила несильно по ногам пацана.
Из клуба, раскрыв пасть то ли ветру, то ли отсутствующему дождичку, вышел тот самый, что спрашивал, где у нас штык.
– А мы в Афгане так не ходили… – сказал он с пьяной иронией, оглядывая нас с Молотком, возвращающихся в фойе.
«Созрел, так я и думал…»
– Чего он сказал, я не понял? – спросил Молоток, когда мы уселись на свои табуретки.
Я пожал плечами. Я тоже не понял. И он сам не понял, что сказал. Но ему же надо пасть свою, дозалитую водкой, раскрыть – он раскрыл.
Ему явно не терпелось сказать что-нибудь ещё. Торопясь, затягиваясь по нескольку раз подряд, он выкурил половину сигареты и вернулся к нам, запутавшись чуть не на полминуты, в какую сторону открыть дверь. Вошёл в фойе, стоял, покачиваясь и улыбаясь, рот у него не закрывался, виднелись прокуренные, но крепкие ещё зубы. Отстегнул зачем-то борсетку с пояса, держал её в руке.