– Надо догнать их! Давить! – снова дурью заорал высокий москвич, но мелкий махнул рукой и вернулся, чуть ли не подпрыгивая на ступеньках, в клуб.
Появился Лев Борисыч – сначала быстро осмотревшаяся голова из двери, потом всё остальное.
– Что случилось? Случилось что-то? – спросил он негромко, суетясь глазами, словно выискивая, не упало ли что-нибудь ценное где-нибудь неподалёку.
– Всё хорошо, Лев Борисыч, – ответил я, улыбаясь. – Небольшие эксцессы… Всё хорошо.
– Ничего не разбили? Никто не пострадал?
– Ничего не разбили, все живы-здоровы, Лев Борисыч.
И он ушёл, оглядываясь по сторонам, но ничего не находя.
– Захарище, ё, ты молодец! – похохатывая, признался Сёма. – А? Нас бы замесил этот грёбаный самурай. Как ты догадался, что их надо развозить?
– Я в глаза ему посмотрел и сразу догадался, – отвечал я, тоже улыбаясь.
Минуты три мы смеялись, пересказывая друг другу, кто что видел.
Это хорошее ощущение, когда кажется, что – миновало, самое дурное уже миновало. Осталось немного: встретить утро, оно уже близко.
К нам в фойе вышла девушка в замечательно идущем ей платье. Большое, чистое лицо, безусловно красивое. Высокие каблуки, спокойные руки, манеры. Взрослая только, лет тридцати трёх. Но разве это недостаток.
– Что у вас тут случилось? – спросила она, глядя только на меня.
Я её, признаться, заметил, ещё когда она пришла в клуб – одна. И потом, когда она, опять в одиночестве, сидела на высокой табуретке возле барной стойки, потягивая коктейль, я тоже её видел. Подумал тогда: «Очень красивая, поэтому к ней никто сразу не подходит. Не верят, что одна пришла… Да и как эти придурковатые малолетки к ней подойдут…»
Молоток сразу всё понял – ни на что у него нет чутья, а на такие моменты есть.
– Пойду посмотрю, как там в зале… – негромко сказал он и ушёл. Мне это не нужно, но разве Молоток поверит.
– Подрались тут, дурни одни… – ответил я, спокойно глядя ей в лицо.
Никакой я не психолог, не коллекционер тонких рук, тебе раскрытых, ни тел податливых – но я обо всём догадался по тому, как она смотрела на меня.
Она смотрела не отрывая глаз – и прямо в глаза, с ясной улыбкой на подрагивающих иногда губах.
– Ты почему всё время в берете? – спросила она.
Так и думал, что ей всё равно, какая тут драка была, кого и с кем. Надо было что-то спросить, вот она и спросила – и забыла сразу же о своём вопросе.
– В берете? – переспросил я и достал сигарету – вовсе не от волнения, а просто потому, что давно не курил.
Пока доставал, подумал, что она наверняка должна заметить обручальное кольцо у меня на безымянном.
Но кольцо её оставило равнодушной, она всё так же улыбалась, разглядывая меня, иногда немного склоняя голову набок.
Такие, взрослые, девушки умеют держать паузу, слушать паузу и вообще не спешить никуда. С ними не обязательно поддерживать разговор, можно смотреть друг на друга, словно играя в простую игру: ну, какая ты? ты красивая, да? и смотришь на меня? а зачем?
И она тебе отвечает на все эти вопросы, ничего не говоря.
Ответы её тоже в форме вопросов: а ты сам не понимаешь? – так отвечает она молча. – Ты ведь всё понял уже, понял ведь?
Понял, да.
– В берете, потому что у меня нет волос на голове, и если так сидеть весь вечер, без берета, то это очень привлекает и даже иногда веселит посетителей.
Я снял берет, обнажив свою наголо бритую голову. Это был очень открытый жест, почти интимный: вот, смотри, ты же просила. Если бы она сняла туфельку и положила мне ножку на колено: «…и ты смотри, как у меня накрашены пальчики на ногах…» – это было бы почти то же самое.
Она протянула руку – чтобы провести ладонью по моей голове, колется ли, – но я поймал её лёгким, почти кошачьим движеньем за запястье.
– Какой ты… ловкий. Разве тебе жалко?
«Как ты говоришь хорошо, – подумал я. – Многие девушки говорили со мной здесь, и ни одна не спросила так:…разве тебе жалко…»
– Не надо, – сказал я и отпустил, не задержав ни на мгновение её руку, пульсирующую в моих пальцах, с тонкими венами, тёплую и нежную, как птица.
Если бы задержал – мелодия, которую мы, казалось, уже начали разыгрывать, слыша друг друга, продлилась бы. Но я не сделал этого.
Она не поверила сразу: наверное, просто не хотела поверить, что так всё сразу оборвалось. Подумала, что я смутился немножко.
Улыбнулась, приободряя, но улыбка эта повисла в воздухе, никто на неё не ответил.
Я затянулся глубоко, медленно выдохнул дым. Наконец тоже улыбнулся, но другой улыбкой, в иной тональности: ничего не будет, никакой мелодии, я не играю. И надел берет.