Машина шла ровно, хотя дорога, я видел и чувствовал, была скользкая, нечищеная и песком не посыпанная.
Через несколько часов я выехал к развилке – мой путь перерезала четырёхполосная трасса. И здесь наконец я увидел фуру, которая шла слева, и мне было радостно её видеть, потому что не один я в этой мерзлоте затерян – вот, пожалуйста, дальнобойщик жмёт на педаль.
«Пустой едет, поэтому не боится ни ГАИ, ни чёрта и тоже, быть может, рад меня видеть…»
Так думал я, рывками нажимая тормоз, чтобы пропустить фуру, но дорога не держала мою машину, колёса не цепляли асфальт. И даже ветер, кажется, дул в заднее стекло, подгоняя меня, подставляя моё тело, заключённое в тёплом и прокуренном салоне, под удар.
«Ивау! Га!»
«Доброе утро, пап…»
Я рванул рычаг скоростей, переставляя с «нейтралки» на вторую, потом немедля на первую – пытаясь затормозить так. Машину дёрнуло, на мгновенье показалось, что она сбавила ход, но я уже выезжал на трассу и смотрел тупо вперёд, в пустоту и опадание белоснежных хлопьев. Слева в моё лицо, отражающееся безумным глазом в зеркале заднего вида, бил жёсткий свет.
Дальнобойщик не стал тормозить, а вывернул руль и мощно вылетел на пустую встречную. Фура, громыхая и взмахнув огромным хвостом прицепа, проехала у меня пред глазами, быть может, в полуметре от моей машины.
Когда взметнувшая облако снега громада исчезла, я понял, что всё ещё медленно качусь. И мягко покачиваю рулем, словно ребёнок, изображающий водителя.
На первой скорости я пересёк дорогу. Дальнобойщик около ста метров ехал по встречной, а потом свернул на свою полосу, так и не остановившись, чтобы сказать мне, что я… Что я смертен.
Я приоткрыл окно и включил вторую скорость. Затем – третью и почти сразу – четвёртую.
Иными словами
Стихи Захара
* * *
По верховьям деревьев бьёт крыльями влага,наклоняет лицо задышавшая зелень,соловеет слегка чернота мокрых ягод, –их дожди укачали в своей колыбели.
В отраженье меж век, распросоньем расколотых,был туман; и земля, и сырая смородина,и трава под ногами, рябая от холода,приласкались ко мне, притворяясь, что – Родина.
* * *
Я жил уже не раз,но больше жить не смею.То чувственная страсть,то вздорная идеядожить мешали мне,дособирать все крохи.И нежил тихий снегеловые дороги.
Прости мне, Отче, чтоя не имел желаньяловить горячим ртомпоследнее дыханье.Судьбы дар, как ни жаль,я не берёг, не ластил,и жизни не держалза скользкие запястья.
Не сетуя, не злясья опадал неспелым.Душа, в который раз,легко прощалась с телом.От столь коротких встречи частых расставаний,вместить не в силах речьвремён и расстояний.
Я жил так часто, чтозабыл места и числа.И вспоминать о томЗдесь не имеет смысла.На войнах мировыхне успевал стареть я –погиб на двух из них.И попаду на третью.
* * *
Лечиться хотел – поздно:пропали и кашель и насморк.Щенка назову Бисмарк,шампанским залью астры,к безумию путь близокв январский сухой полдень.
На ёлках снега созрели.Пойдём их сбивать ночью?Так неизъяснимо милосмотреть на твои ножки,что если смотреть мимо,теряется смысл зренья.
Должно быть, ты стала лучше,такой я тебя не помню,не знать бы совсем, но поздно.А если прижать ладоник глазам, и, убрав, на звёздывзглянуть – то они как люстры.Все строки смешал – толку,с таким же успехом можношнурки на ботинках спутать.Нет сна. В закоулках мозгавсё ты; и, считая минуты,сбиваюсь к утру только…
* * *
Как ногти вырастают после смерти,вот так же чувство моё к вам,со всею подноготной грязью,по истеченьи срока жизни,движенья своего не остановит.
Не бойтесь – если осень будет долгой,она не будет вечной;впрочем,вот этого и нужно вам бояться.
Декабрь с обезображенным лицом,и я, с заледеневшими руками,и вы, замешанная с запахом сирени,и с волосами цвета мокрых вишен,и с прочей дурью,прочей дрянью,прочей ложью.
* * *
Ещё я растерялценность своего словатак часто признаваясьв неживыхвыдуманныхмёртворожденных чувствах –растерял
за что и был наказанодиночествомв очередном ледяном январе