Но скорее всего в деревне где я родился и не был такдавно –если попасть туда незаметнонеизвестно как очутиться там соглядатаемпритаившимся за деревьями у жёлтого нелепого дома –в той деревне я увижу белобрысого мальчика с тонкимирукамиразглядывающего цыпляткоторый конечно же не я не я и мной быть не может
* * *
У меня от скуки нервный тик,мне воротит скулы собственный вид,я болел всё утро,сейчас – затих.Из примет:я ужедвадцать лет не брит.
Я гадаю по гущетемноты и дряни,в голове моей дури – хватит троим.Сплюну на пол, потомотражусь в стаканеи доподлинно вспомню: я родился таким.
Разлюбил стихи, перешёл на прозу.Когда встретишь меня – улыбайся сразу:если я могу зубамиизвлечь занозу,я порву зубамии тебя, зараза.
Словно раб на галерахкрутил педали.Не играл в офицера –носил свою лычку.Пил без меры, ну, да –но и то едва лижить мешало другими вошло в привычку.
Иногда был желчен,и всё напрасно.Обижал двух женщин,и так вышло, что сразу.Был брезгливым не в меру: за перила не брался.Красный галстук былмой последний галстук.
Я стою на свету.Хотя был под прицелом.Пусть собака лает, и погонщик гонит:у меня случался такой жар тела,что Господь согревал надо мной ладони.
* * *
Сегодня на улице тихо снежит,поэтому я буду долго лежатьи вспоминать как куда-то бежитнекто Захар, старший сержант.
Теперь у меня есть смешная привычка,чтоб раствориться в счастье своём –крикнуть себе, не громко, но зычно:рота, подъём, бля! Рота, подъём.
Комроты был брит и здоровьем мерин,но склонный к лирическим разговорам.Я тоже мог бы стать офицером,сейчас бы как минимум был майором.
Тяжесть оружия, запах казармы,плац, КПП и прочий пейзаж,понты, злые горцы, тупые базары –на самом деле всё это блажь.
Я очень редко имею настройвспоминать про радости строевой,вспоминать про прелести огневой,кирзачно-разгрузочно-гулевой.
Впервые я видел вблизи генераласпустя двадцать лет, как снял свою форму,зато остального всего хватало,того, что осталось – не мажу чёрным.
Как елось, как пелось, как драилось, брилось,как не просыпалось, как крепко спалось,коптилось, молилось, себя не стыдилось,бедою прикинулось. И обошлось.Как маршировалось тогда на плацу нам –всё вроде не снилось, а кажется сном.Сыграй мне, горнист, тыловую канцону,а всем остальным сыграй: рота, подъём.
* * *
Расскажу, раз дали слово,с кем встречался на Покров.Помнишь Толю Кобенкова?С ним был Гена Русаков.
Сделай музыку потише,я ещё не досказал.За столом был Боря Рыжий,Ваня Волков разливал.
На земное притяженьепух летел с тяжёлых крыл.Значит, был там Маркин Женя,И Кабанов Саша был.
И давали, соловея,буриме и гопакатри, наверное, еврея,три, быть может, русака.
Алю мяли, брагу пили,после вдоль и вглубь землипоспешили, наследили,за собой не подмели.
Сорок тысяч разных строчек,ветку хвои к декабрюя смету в один совочек,себе чаю заварю.
Колокольчик беззаботный,не заманивай меня.До свиданья в преисподней,до видзения, родня.
* * *
Я куплю себе портрет СталинаТри на триВ подсобке закрытого на вечный ремонт музеяУ сторожа, который ничего не помнитНе помнит даже Сталина
Я куплю себе портрет Сталина – Трубка, френч, лукавый прищур – Блядь дешёвая купит Рублева – Бить земные поклоны и плакать – Все шалавы закупятся дурью –Все набьют себе щёки жалостью – Плохиши, вашу мать, перевёртыши – Я глаза вам повыдавлю, ироды – Эти гиблые эти мёрзлые – Эти вами ли земли обжитые?
Нераскаянный на развалинах – Пращур внуков моих растерявшихся – От огней святорусского табора – Я куплю себе портрет Сталина – Гадом буду, я сниться вам стану – Здравствуй родина! Мы – твоё стадо
Мы и быдло тебе и паства – Мы тебе приготовим блюдо – из двух тысяч годин бесстрашия – Жри, собака! заплачено кровью! – Разворована наша житница –Едет на бок седая кровля – Неприступные наши ворота – Разодрала как рот зевота – Хахаль твой ходит гоголем-моголем – Достоевская моя родина – Роговица глаза оленьего – Злыми псами кишок твоих вырвано