Не знаю сколько прошло времени: минута, час, день, столетие, но открыв глаза я поняла, что нахожусь одна на чердаке. Губы саднило, горло пересохло и при первой же попытки проглотить скопившуюся слюну, я истошно закашлялась.
За окном все еще было темно. Оглядев помещение, я убедилась в том, что никого нет рядом. Согнув ноги в коленях, я прижалась к холодной стене чердака и заплакала.
Глава 12.
Комнаты закончились. В двух остальных я нашла совершенно незнакомые снимки. Точнее, девушки, которые были там изображены были мне незнакомы. Однако, на одном из снимков я опознала Арину. Она обнимала красивого темноволосого парнишку примерно моего возраста. Они улыбались и казались счастливыми.
Расположившись в белоснежно-белом коридоре, я села на пол и принялась ждать. Кто-то принес меня сюда, помыл и переодел. Для кого-то я была важна, была нужна.
В моем арсенале осталось всего одно воспоминание. Возможно, оно не самое ужасное, но для меня — оно, именно, оно, самое отвратительное. Да, в моей жизни было много отвратительных моментов, спорных ситуаций, но именно тот разговор с мамой я считаю самым провальным.
Сейчас, сидя в этой стерильной белой комнате, я не ощущала себя чистой. В той черной гадкой комнатке и то было лучше. Мы были с ней похожи: одинаково отвратительны, одинаково испорчены, одинаково грязны. Мы были испорченными внутри и снаружи.
Я была опустошена, сбита с пути, ничего более не понимала. Если и действовать по той же методике что и раньше — я должна была дать что-то этой белоснежной пустой комнате. Возможно, мне стоило рассказать еще одну историю, только в этот раз история будет последней.
Я поднялась на ноги, развернулась, и снова отправилась на ту больничную койку, в которой очнулась часом ранее.
Осторожно, словно в бреду, присела на край кровати и прокашлявшись, начала:
— … Тем вечером я прибежала домой вся в слезах, — начала я, тихо проговаривая слова, словно они были вшиты меня. Я отдирала их слово за словом, отдавала, отпускала в белую пустоту. — Мама, как всегда, была недовольна, ты же знаешь ее. Ты якобы все еще не приехал, и я была рада возможности привести мысли в порядок. Я предвкушала как выложу всю правду, как взбудоражу ее, открою глаза на то, какая ты сволочь.
Последнее слово я произнесла тихо, но оно все равно эхом пролетело по комнате, заставляя меня вспомнить об одном из грехов, которые так и преследовали меня все эти годы.
— Она видела, что я плачу, видела, как мне плохо. Моя кофта была помята, а колготки разорваны. Но ей было все равно. Я кричала ей в лицо, что это ты. Все дело в тебе, но она лишь качала головой. Она не хотела исполнять долг матери, не хотела разбираться с этим дерьмом! Она предпочла отгородиться – такая роскошь! Я бы тоже не отказалась, ведь это так просто!...
Я замолчала, не в силах унять дрожь в голосе. Боль обиды была еще слишком сильна. Она словно тень преследовала меня, заставляя смириться с ее существованием, жить дальше вместе с ней.
— Я давилась слюнями в попытках донести хоть кусочек, хоть толику правды, но она меня не слушала. Моя мать, та, что должна была любить меня и оберегать — не любила меня. Не оберегала. Ее грехи волновали ее намного больше, чем я. Она погрязла в собственных проблемах, собственной жизни, не впуская меня в нее. Я была лишней.
На какое-то время я замолчала. В комнате все еще было тихо. Не знаю, чего именно я ожидала, но ничего так и не произошло. Однако мне было нужно искупление ничуть не меньше, чем этому проклятому судну.
— Тогда я решила донести до нее все, что мне казалось важным. Я хотела, чтобы и ей стало так же больно как мне. Чтобы ты ей тоже причинил боль. Я прошла в комнату и закрыла дверь. Взяв старый деревянный стул с высокой спинкой, подоткнула им ручку двери так, чтобы она оставалась закрытой.