Наступила весна 1967. Эрику исполнилось семнадцать, и дела у него шли хорошо в Чоате. Он стал носить очки, которые сразу превратили его в более серьезное подобие Сэма. Пол отказывался стричь волосы и увлекался музыкой «Роллинг Стоунз», а Саманта интересовалась мальчиками более, чем когда-либо и вытягивала из меня деньги, а над ее кроватью висел плакат, изображающий Мика Джеггера. У Кристины были другие проблемы: она сильно отставала в школе и каждый день плакала при мысли, что нужно идти туда. Бенджамин продолжал оставаться таким же ребенком-монстром; однажды я обнаружила его нюхающим клей в туалете и сильно отшлепала, после чего он дня два был тихим.
Отец посоветовал мне прочесть детям лекцию о вреде наркотиков, но я возразила, что лекции подобного рода портят установившиеся отношения и способы общения в семье. Во время обсуждения молодого поколения Рози заметила, что на Среднем Востоке все по-другому, там никто и не думает сжигать свои призывные повестки и курить марихуану. Лори же сказала, что ее дети, слава богу, никогда не будут этим заниматься, что конечно же нельзя сказать о моих. Алисия просто отметила, что все мы живем в ужасное время, и я знала, что она думает об Эндрю, который, пережив один срок службы во Вьетнаме, вернулся туда на второй срок и теперь снова регулярно писал письма о войне.
Уже заросла травой могила Кеннеди, а кровь все продолжала проливаться в Америке, и все возрастающая ярость продолжала витать в воздухе, которым мы дышали.
— Что нового? — спросила я, садясь за стол одним весенним утром шестьдесят седьмого года.
— Ничего особенного, — ответил Пол, просматривая утреннюю газету. — На следующей неделе будет парад в поддержку войск во Вьетнаме. Представляешь? В Чикаго еще одно массовое убийство в поддержку парня, который убил восемь медсестер в прошлом году... Еще один мятеж и еще один черный призывает к революции. В общем, обычный газетный мусор, ничего важного.
— Боже, — сказала я, — однажды, встав утром, я вдруг подумаю, что все в Америке сошли с ума. Наверное, Себастьян правильно сделал, что уехал в Англию.
— Англия! — вздохнула Саманта, — «Стоунз»! Мик! Оу-у!
— Ну хватит, — произнес Пол, — это ужасно, жить под одной крышей с помешанной на сексе двенадцатилетней девчонкой!
— Ты говоришь так, потому что ты неповоротливый малый, да ни одна девушка не согласится показаться с тобой на людях!
— Пол, Саманта, прошу вас! Я не могу это слушать за завтраком, когда еще не успела выпить и чашку кофе.
Зазвонил телефон.
— Я возьму, — вскочила Саманта, которая недавно получила счет за телефонный разговор с одноклассником, который переехал в Калифорнию, на 300 долларов.
— Если это Билл, — прокричала я ей вдогонку, — непременно выясни, не звонит ли он за счет абонента, — родители Билли быстрее меня узнали об этих междугородних звонках.
Потом наступила пауза, спасительная передышка, пока Пол читал новости спорта, и в тишине я выпила свой кофе. Кристина и Бенджамин были где-то наверху с няней. Слышен был голос Бенджамина, но я не предала этому значения.
— Мама, это тебя, — Саманта выглядела разочарованной.
— Хорошо, — я быстро поднялась. — Знаешь, кто это?
— Это дядя Себастьян. Телефонистка сказала, что звонок из Англии.
— Господи, — я бросилась в спальню к своему телефону, Себастьян звонил только на день рождения Эдварда Джона. Только бы все было в порядке.
— Алло, — прокричала я в трубку, — Себастьян? Какой сюрприз. Все в порядке?
В трубке было молчание, только шорохи на линии.
— Алло, — повторила я. — Вы меня слышите? — Мне внезапно стало страшно. Сердце отчаянно билось.
— Разговаривайте с Лондоном, пожалуйста, — сказала телефонистка.
— Алло, — повторила я. — Алло...
— Здравствуй, Вики, — это был голос Скотта, — не бросай трубку. Я хочу поговорить с тобой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Я уже почти забыла тембр его голоса, но сразу же, как только он заговорил, я почувствовала, что помню этот голос, как будто мы только вчера в последний раз разговаривали друг с другом. Его акцент жителя восточного побережья был едва заметен, но уверенная манера говорить придавала ему властность, заставляла поверить в твердость его характера.