Войдя в дом, Эрика удивилась, что из комнаты родителей на лестницу все еще падает свет. Обычно они закрывали свою дверь перед тем, как лечь спать. Остановившись у своей комнаты, она прислушалась, стараясь удостовериться, что они не спят. Но в доме было тихо. И тогда она почувствовала запах крови. С ужасом вспомнив о своем платье, она взбежала наверх и бросилась на колени у шкафа, чтобы вытащить его оттуда. Нужно скорее убрать его из комнаты, убрать из дома.
Через несколько минут она бросила его в мусорный бак в гараже и старательно замаскировала пластиковым пакетом.
Эрика знала, что родители, несомненно, поймут ее, но не была еще готова рассказать о том, что у них с Боу произошло в лесу. Она должна сначала сама разобраться в своих чувствах, выяснить его чувства. Она слишком поторопилась поверить, что Боу использовал ее, чтобы отплатить отцу, но последних двух часов ей не хватило, чтобы изменить свое мнение, вспомнить, что у них было раньше. Он подарил ей свой студенческий значок, сказал, что любит, ее, и доказывал это самыми немыслимыми романтическими способами. А подарок, который он сделал ей к окончанию школы! Фотографию, на которой они вдвоем, – просто любительский снимок, сделанный его матерью накануне, в субботу, – он увеличил и вставил в рамку. А как он обращался с ней, когда на следующий день они поехали на пикник в Стоун-Фолл! Он был так внимателен и вел себя, словно она была чем-то хрупким и тонким, нуждающимся в ласковом обращении. Даже родители никогда не относились к ней с такой нежной заботой.
Она вспомнила его поцелуи – шутливые, когда он поддразнивал ее, сладкие и любящие, или страстные. Он обещал не принуждать ее к тому, к чему она не готова, и, несмотря на то, что они проводили вместе по нескольку часов в день после его возвращения из колледжа, он выполнял свое обещание. Пока она сама не сказала «о'кей».
Их физическая близость была для него больше, чем просто победа над отцом. Так должно было быть.
Поднимаясь по лестнице несколько минут спустя, она чувствовала себя гораздо лучше, на сердце стало почти легко, если не считать вины за суровый вердикт, который она вынесла Боу. Она позвонитему утром.
У своей двери Эрика снова задержалась. Он все еще был здесь, этот сладковатый, с медным привкусом, запах крови. Взявшись за ручку двери дрожащими пальцами, она почувствовала, как какой-то неосознанный страх пронизывает ее руку и сжимает желудок, а сердце начинает бешено колотиться в груди.
Против собственной воли ноги сами понесли ее наверх, к родительской спальне. Но это глупо. Просто сознание вины сыграло с ней скверную шутку.
Тем не менее она продолжала подниматься к мансарде. До площадки оставалось две ступеньки, когда Эрика увидела кровь. Она была размазана по стене на уровне ее головы. Крик застрял у нее в горле, и она пошатнулась, едва ли замечая, что вся дрожит от страха.
Она застонала, заставляя себя сделать еще шаг и еще. Теперь запах крови стал таким сильным, что она согнулась пополам и ее стошнило.
Кровь была повсюду – растекшаяся, размазанная, разбрызганная и образовавшая лужицы.
Они тоже были здесь, ее родители. Мертвые, лежащие в собственной крови.
Мать лежала у ножки кровати, под ее головой и грудью разлилась лужа крови. Отец лежал на расстоянии нескольких футов, вытянув руку, как будто даже мертвый старался дотянуться до жены. И тогда Эрика увидела подлинное доказательство, что в свой смертный час он именно это и делал.
Длинная розовая полоса крови на белом ковре отмечала его путь, когда он старался добраться до матери, быть может, защитить ее.
Эрика не заплакала, она вообще не плакала. Это зрелище было таким ударом, что от боли не было слез. Она просто стояла, широко открыв глаза, дрожа и обхватив себя руками в непроизвольном стремлении к самозащите. Ее удивленный взгляд метался между мертвыми родителями.
Отец был нагой, и каждый дюйм его тела был покрыт кровью, кровь сочилась из ноздрей и рта. Голубые глаза, все еще обращенные к жене, смотрели в никуда.
Мать была одета в голубую сатиновую ночную рубашку, задравшуюся при падении, и совершенно некстати Эрика отметила, какие у нее красивые длинные и стройные ноги. На матери, как ни странно, почти не было крови, она вся была под ней. Одна ее рука лежала в луже крови, рыжие волосы были растрепаны, словно она готовилась к драматической сцене, глаза закрыты, губы сжаты в предсмертной муке, а голова повернута под неестественным углом – у нее было перерезано горло.