Люцифер не мог выкрутиться. Он не мог щёлкнуть пальцами и покончить с дискомфортом чувств. Иден проникла ему под кожу, и как бы ни нравилось давить на неё, он не мог видеть, как ей больно.
На обратном пути к дому Айрин она не произнесла ни слова. Николаю удалось собрать последние унции сил, чтобы вернуть Джинн, так что обратная поездка была, мягко говоря, напряжённой. Он знал, что она винила себя, думала, что сможет спасти то, что невозможно спасти. И он, и Сем7ёрка в таком отчаянии, что позволили ей попробовать. Они позволили ей пожертвовать своим сердцем и рассудком, ведь верили, что она — ключ к его спасению.
Но он знал лучше.
Он знал и всё равно позволил ей попробовать, потому что ему нужно было, чтобы она убедилась сама. Что он за монстр? Как он мог разбить её на миллион кусочков из-за своих эгоистичных желаний, потому что был слишком упрям, слишком боялся — твою мать — потерять её?
И вот теперь он здесь, низведённый до жалкого, хнычущего труса за её дверью, гадал, что он мог бы сказать или сделать. Гадал, увидит ли она когда-нибудь в нём нечто большее, чем архитектора всего неправильного и уродливого в её жизни. Она была бы права, ненавидя его, но ему плевать. Всё лучше, чем видеть, как она рушится. Он предпочёл бы гореть в Адском огне тысячу лет, чем позволить ей вынести ещё одну секунду боли.
Он делает глубокий вдох. Выплёвывает проклятие. И стучит в дверь.
Он не ждёт, что она ответит. Когда они вернулись в особняк, она так и не произнесла ни единого слова. Остальные бросились в лазарет, читая глупые молитвы небрежному Богу, но она пошла прямо в свою комнату. С остекленевшими глазами и поникшими, плечами… будто в трансе.
Люциферу не следовало идти за ней. Он идиот, если осмелился хоть на секунду задуматься, будто она хотела видеть его рядом с собой после того, что только что пережила. Но когда дверь её спальни со скрипом открывается, он задерживает дыхание, благодаря Отца за то, что тот подарил ему это маленькое чудо.
— Иден…
Она не произносит ни слова. А просто отступает назад, чтобы впустить его. Ирония этого жеста не остаётся незамеченной. Двадцать четыре часа назад он бы даже не потрудился постучать. Он брал то, что хотел, и когда хотел. Ему было наплевать на социальные нормы, потому что это дерьмо не относилось к повелителю грёбаного ада. Но теперь… её холодный приём — подарок. И Люцифер слишком охотно его принимает.
В комнате царит беспорядок, повсюду разбросана одежда. Иден смыла кровь с тела и сменила рубашку, но осталась в кожаных штанах и ботинках, которые были раньше.
— Как ты? — спрашивает он, закрывая за собой дверь. Глупо. Что это за вопрос такой? — Ты не ранена?
— Нет. — Её голос настолько ледяной, чтобы по спине Люцифера пробежал холодок. Она бросает рюкзак на кровать и начинает набивать его одеждой и оружием. Затем быстро идёт в ванную, достаёт какие-то предметы первой помощи и засовывает их туда же.
— Куда-то собираешься? — спрашивает Люцифер, стараясь говорить небрежно.
— Найти его.
— Кого?
— Легиона.
— Иден, он ушёл. И не вернётся.
Она швыряет рюкзак и со злостью смотрит на Люцифера.
— Думаешь, я этого не знаю?
— Тогда почему хочешь его найти?
— Потому что… — Она качает головой, не в силах закончить мысль. Он знает, что слишком больно возвращаться в тот двор и вновь стать свидетелем невыразимого зла.
Люцифер слишком хорошо знает это зло. Он создал его. И лелеял. В мелочности и скуке он обрушил это зло на мир.
Что бы подумала Иден, узнай, что именно он манипулировал монстром, которым стал Легион? Что бы почувствовала, узнай, что всё это его рук дело?
Конечно, всё это было задумано и сделано до того, как он по-настоящему узнал Иден, за несколько световых лет до того, как он стал… заботиться о ней, чувство, которое он всё ещё пытался переварить. Но если бы Иден узнала о его злодеяниях — если бы знала, что была самой важной частью его коварного плана, — она бы никогда не простила его, не говоря уже о том, чтобы снова заговорить с ним. И как бы это ни было мелочно и по-человечески, он не мог так рисковать. Он уже потерял брата. И не мог потерять её.
— Я иду с тобой.
Иден отрывается от рюкзака, смотрит на него и хмурится.
— Что?
— Я иду с тобой. Ты хочешь найти его. Хочешь верь, хочешь нет, кексик, но я не просто хорошенькая мордашка.