— Тебя нельзя так легко оскорбить, капитан Манолакас! — возразил я. — Вся деревня знает тебя как смелого человека. Забудь о том, что произошло у церкви. То был злополучный день. Теперь это в прошлом, все кончилось! И потом, не забывай, что Зорба нездешний, он македонец и для нас, критян, будет бесчестьем поднять руку на гостя. Ну, дай же твою руку, вот это настоящая смелость, и пойдем к нам в хижину, выпьем по стаканчику и нажарим колбасы, чтобы скрепить дружбу, капитан Манолакас! Я полуобнял Манолакаса, подтолкнув его немного в сторону.
— Он уже стар, бедняга, — прошептал я ему на ухо, если такой молодой и сильный парень, как ты, одержит над ним верх — это не принесет славы! Манолакас смягчился.
— Ладно, — ответил он, — чтобы доставить тебе удовольствие.
Он сделал шаг к Зорбе, протянув огромную тяжелую лапу.
— Что же, дружище Зорба, — сказал он, — дело прошлое, давай свою руку!
— Ты мне ухо отгрыз, — сказал Зорба, — будь же здоров, держи, вот моя рука!
Они долго жали друг другу руки, сжимая их все сильнее. Я испугался, что они снова схватятся.
— У тебя крепкая рука, — произнес Зорба, — ну и силен ты, Манолакас.
— И ты тоже сильно сжал мне руку, сожми сильнее, если можешь!
— Остановитесь! — воскликнул я. — Пойдемте, отпразднуем нашу дружбу. Я встал между ними. Наконец мы вернулись на наш берег.
— Урожай в этом году должен быть неплохим… — сказал я, чтобы сменить тему, — было много дождей. Но никто не поддержал меня. У них все еще перехватывало дыхание. Вся моя надежда теперь была на вино.
Мы подошли к нашей хибаре.
— Добро пожаловать к нам в дом, капитан Манолакас! — сказал я. — Зорба, поджарь-ка колбасы и приготовь
выпить. Манолакас сел перед домом на камень. Зорба взял пучок ароматной травы, пожарил колбасы и наполнил стаканы.
— За ваше здоровье! — сказал я, подняв свой стакан. — За твое здоровье, капитан Манолакас! За твое здоровье, Зорба! Чокнемся! Мы чокнулись, Манолакас плеснул несколько капель вина на землю.
— Пусть моя кровь потечет, как это вино, — торжественно произнес он, — пусть моя кровь потечет, как это вино, если я подниму на тебя руку, Зорба.
— Пусть и моя кровь потечет, как это вино, — произнес Зорба, тоже немного плеснув на землю, — если я вспомню про ухо, которое ты мне отгрыз, Манолакас!
23
Едва рассвело, Зорба сел на постели и разбудил меня.
— Ты не спишь, хозяин?
— Что случилось, Зорба?
— Мне приснился какой-то странный сон. Похоже, нам скоро отправляться в путь. Послушай, ты станешь смеяться. Будто в нашем порту появилось судно, громадное, как город. Оно прогудело, готовое к отплытию. Я с попугаем в руках прибежал в деревню, чтобы успеть на него. Прибегаю, взбираюсь на судно, а капитан тут как тут: «Ваш билет», — кричит он мне. «Сколько он стоит?» — спрашиваю я, вытаскивая из кармана пачку банкнот. «Тысячу драхм». — «Надо же, будьте милостивы, а нельзя ли за восемьсот?» — прошу его я. «Нет, только за тысячу». — «У меня лишь восемьсот, возьмите их». — «Тысячу и ни на грош меньше! Иначе убирайся и побыстрее!» Мне стало очень досадно. «Послушай, капитан, — говорю я ему, — в твоих же интересах, возьми восемьсот, которые я тебе даю, иначе я проснусь, старина, и ты потеряешь все!»
Зорба прыснул:
— Забавная вещь — человек! Ты его наполняешь хлебом, вином, рыбой, редисом, а взамен слышны вздохи, смех и мечтательные речи. Настоящая фабрика! В нашей голове (я в это очень верю) есть звуковое кино, где говорят. Внезапно Зорба прыгнул из постели.
— Но зачем попугай? — воскликнул он с беспокойством. — Что бы он значил, этот попугай, который отправился со мной? Эх! Боюсь, что… Он не успел закончить. Вошел рыжий, приземистый гонец, похожий на дьявола, он едва переводил дух.
— Ради Господа Бога! Несчастная дама кричит, чтобы позвали врача! Она умирает, она говорит, что умирает, и ее смерть будет на вашей совести. Мне стало стыдно. Из-за потрясения, в которое нас ввергла вдова, мы начисто забыли нашу старую подружку.
— Ей так плохо, бедняжке, — продолжал, входя в роль, рыжий гонец, — она так кашляет, что трясется вся ее гостиница! Да, да, старина, она кашляет, будто ослица кричит: кха! кха! Вся деревня трясется!
— Хватит смеяться, — крикнул я ему, — замолчи! Я взял лист бумаги и стал писать.
— Сбегай, отнеси письмо врачу и не возвращайся, пока не увидишь своими глазами, что он оседлал кобылицу. Ты понял? Беги! Он схватил письмо, сунул его за пояс и исчез. Зорба уже поднялся. Он торопливо одевался, не произнося ни слова.