Этому невозможно поверить! Так вот, он научит петь и нашего попугая, беднягу. Да, уж он повидал немало на своем веку, шельма! Ну, а сейчас он будет батюшка Попугай! Дружески тебя обнимаю. Патер Алексис, святой отшельник».
По истечении шести или семи месяцев я получил из Румынии открытку с изображением пухлой декольтированной женщины: «Я еще жив, питаюсь мамалыгой, пью пиво и работаю на нефтепромысле, грязный и вонючий, ровно канализационная крыса. А, черт с ним! Зато здесь есть в изобилии все, о чем может пожелать сердце и желудок! Настоящий рай для таких старых пройдох вроде меня. Ты меня понимаешь, хозяин: курочек и цыпочек в изобилии, слава Богу! Дружески тебя обнимаю, Алексис Зорба, водосточная крыса!»
Прошло еще два года; я снова получил открытку, на этот раз из Сербии: «Я еще жив, здесь дьявольски холодно, поэтому вынужден был жениться. Посмотри на обороте, увидишь ее мордашку, прехорошенькая женщина. У нее немного вздулся живот потому, что если хочешь знать, она мне приготовила маленького Зорбу. Я с ней рядом, на мне тот самый костюм, подаренный мне тобою, а обручальное кольцо, которое ты видишь на моей руке, то самое, бедняжки Бубулины — все бывает! Мир праху ее! Эту же зовут Люба. Пальто с лисьим воротником, что на мне, из приданого моей жены. В ее приданом были кобылица и семь свиней очень странной породы. А также двое детей от первого мужа, забыл тебе сказать, что она вдова. Я нашел в горах, совсем недалеко отсюда карьер белого камня. Еще я превратился в капиталиста. Живу припеваючи, будто паша. Дружески тебя обнимаю, Алексис Зорбич, бывший вдовец».
На обороте открытки фото цветущего Зорбы, одетого, как жених, в меховой шапке, с маленькой щегольской тростью и в длинном, с иголочки пальто. На его руке повисла хорошенькая славянка лет двадцати пяти, не больше, дикая кобылица с щедрым крупом, задорная и своенравная, обутая в сапожки и одаренная пышной грудью. Внизу крупными буквами, топорным почерком Зорбы написано: «Это я, Зорба и неизбывная моя забота, жена, на этот раз Люба».
Все эти годы я путешествовал по заграницам. У меня тоже была своя неизбывная забота. Но у нее не было ни пышной груди, ни шубы, которую она могла мне подарить, ни свиней.
Однажды, будучи в Берлине, я получил телеграмму: «Нашел великолепный зеленый камень, немедленно приезжай. Зорба».
Это было во время великого голода в Германии. Марка упала так низко, что для того, чтобы купить какую-нибудь мелочь — почтовую марку, например, надо было принести целый чемодан миллионов. Кругом царили голод, холод, люди ходили в изношенной одежде, рваной обуви; румяные немецкие щеки стали мертвенно-бледными. Стоило подуть ветру, и прохожие, словно листья, падали на улицах. Детям, чтобы они не плакали, давали жевать кусочки резины. По ночам на мостах дежурила полиция: матери могли броситься в реку вместе с детьми, чтобы быстрее покончить со всем этим.
Была зима, шел снег. В комнате, смежной с моей, немецкий профессор-востоковед пытался, чтобы согреться, переписывать несколько старинных китайских поэм или какую-то сентенцию Конфуция с помощью длинной кисти, по тягостному обычаю Дальнего Востока. Кончик кисти, приподнятый локоть и сердце ученого являли собой треугольник. «Через несколько минут, — говорил он мне с удовлетворением, — у меня потеет под мышками, и я согреваюсь».
И вот в один из таких горьких дней я получил эту телеграмму от Зорбы. Вначале я обиделся. Миллионы людей унижались и погибали не имея даже куска хлеба, чтобы поддержать свое бренное тело и душу, а я получаю телеграммы с приглашением преодолеть тысячи километров, чтобы полюбоваться красивым зеленым камнем! К черту красоту, кричал я, если у нее нет сердца и ее не трогают страдания людей.
Но тут же мне стало стыдно: гнев мой утих, я с ужасом заметил, что это бесчеловечное приглашение Зорбы отозвалось во мне другим бесчеловечным порывом. Внутри меня поселилась какая-то дикая птица, которая взмахивала крыльями, пытаясь улететь.
Однако я оставался недвижим. Я не слышал дивных и диких призывов, нараставших во мне, и не решился на великодушный и бессмысленный поступок, а внял сдержанному, холодному голосу логики. Итак, я взял в руки перо и написал Зорбе, чтобы ему все объяснить.
И что он мне ответил?
«Ты, хозяин, не в обиду будь сказано, обыкновенная бумажная крыса. Ты тоже мог, несчастный, увидеть единственный раз в своей жизни прекрасный зеленый камень, но ты его не увидел.
«По правде сказать, мне случалось, когда у меня не было работы, спрашивать себя: «Есть ли в действительности ад или же его нет?» Но вчера, когда я получил твое письмо, я сказал: «Нужно, чтобы там был хоть какой-нибудь ад, всего для нескольких бумажных крыс вроде тебя».