— Добрый день, поп! — ответил Зорба сквозь зубы на приветствие.
И совсем тихо пробормотал:
— Чур меня!
И чувствуя, что эти слова, должные изгнать дьявола, мало утешают, он вконец расстроенный, полез в новую галерею.
Чувствовался тяжелый запах лигнита и ацетилена. Рабочие уже начали устанавливать столбы и крепить галерею. Зорба с кислым видом отрывисто пожелал им доброго утра, затем засучил рукава и принялся за работу.
С десяток рабочих врубались в жилу ударами кирок, уголь ссыпался к их ногам, другие сгребали его лопатами и на маленьких тачках вывозили наружу.
Внезапно Зорба остановился, дал знак рабочим прекратить работу и напряг слух. Как всадник сливается воедино с лошадью или капитан со своим судном, так Зорба составлял одно целое с шахтой; он предвидел, где галерея разветвляется, будто вены в организме, словом, он чувствовал то, что темным массам угля было невдомек.
Зорба напряг свои большие волосатые уши и ждал. Именно в эту минуту я и застал его. Утром у меня было предчувствие, будто рука какая-то толкнула меня, я вздрогнул и проснулся. Поспешно одевшись, я выскочил наружу, не отдавая отчета почему я тороплюсь и куда иду; ноги сами понесли меня к шахте. Я остановился в тот самый момент, когда обеспокоенный Зорба напряженно вслушивался.
— Ничего… — сказал он через минуту, — мне показалось. За работу, ребята!
Обернувшись, он увидел меня и, поджав губы, сказал:
— Что ты тут делаешь в такую рань, хозяин?
Затем подошел ко мне и шепнул:
— Не поднимешься ли ты наверх подышать свежим воздухом, хозяин? Ты бы пришел сюда на прогулку как-нибудь в другой раз.
— Что случилось, Зорба?
— Ничего… Я вот вбил себе в голову. Сегодня рано утром я видел попа. Уходи!
— Если здесь опасно, будет стыдно, уйти.
— Да, — согласился Зорба.
— А ты пойдешь?
— Нет.
— Так чего же ты хочешь?
— То, что годится для Зорбы, — сказал он волнуясь, — не годится для других. Но раз ты решил, что тебе неловко уходить в такой момент, оставайся. Тем хуже!
Он взял свой молоток, поднялся на цыпочки и стал прибивать большим гвоздем доску кровли. Я отцепил с одного из столбов ацетиленовую лампу и стал ходить взад-вперед по грязи, разглядывая темно-коричневую сверкающую жилу. Земля поглотила огромные леса, прошли миллионы лет, земля жевала и переваривала своих детей. Деревья превратились в лигнит, лигнит в уголь и вот пришел Зорба…
Я повесил лампу и стал смотреть, что делает Зорба. Он весь отдавался работе, как бы слившись воедино с землей, киркой и углем. А когда брался за молоток и гвозди, сражаясь с досками, то страдал вместе с кровлей выработки, которая прогибалась. Он боролся с целой горой, чтобы, используя хитрость и силу, завладеть углем, Зорба разбирался во всем этом с непоколебимой уверенностью и безошибочно находил самое слабое место и налаживал дело. И такой, каким я его видел в эту минуту, перепачканный, весь в пыли, со сверкающими белками, он мне казался как бы олицетворением угля, он как бы прикинулся угольком, чтобы подкрасться к противнику и проникнуть в его укрепления.
— Давай же, смелее, Зорба! — воскликнул я в порыве наивного восхищения.
Но он даже не обернулся. Мог ли он в эту минуту разговаривать с какой-то бумажной крысой, которая вместо кирки держала в руках презренный огрызок карандаша? Он был занят и не удостаивал меня беседой. «Не говори со мной, когда я работаю, — сказал он мне однажды вечером, — я ведь могу сломаться. — Как это сломаться, Зорба? — Ну вот, снова ты со своими вопросами! Совсем, как ребенок. Как тебе объяснить? Когда я чем-то занят, я весь отдаюсь этому, напряжен, натянут, как струна, в такие минуты я как бы сливаюсь с камнем, углем или же с сантури. Если вдруг ты меня коснешься, заговоришь, и я повернусь, то могу сломаться. Вот и все».
Я посмотрел на свои часы, было десять.
— Сейчас время перекусить, друзья, — сказал я, — вы даже переработали.
Рабочие тотчас бросили в угол свой инструмент и вытерли пот, готовясь выйти из галереи. Зорба, весь предавшийся работе, не услышал. Возможно он и слышал, но даже не обернулся. Обеспокоенный, он снова напрягал слух.
— Подождите, — сказал я рабочим, — давайте закурим! Я стал шарить по карманам, рабочие стояли вокруг меня в ожидании.
Внезапно Зорба вздрогнул. Он прижался ухом к стенке штрека. При свете ацетиленовой горелки я различал его судорожно раскрытый рот.
— Что с тобой, Зорба? — воскликнул я.
В это мгновение содрогнулась над нашими головами вся кровля выработки.