Он повернулся к нашей разнаряженной подруге и, подняв полную рюмку, сказал:
— Моя дорогая Бубулина, моя боевая подруга, я поднимаю этот бокал за твое здоровье! В своей жизни я видел немало женских фигур» прибитых гвоздями на носах кораблей, они поддерживают руками свою грудь, их губы и щеки выкрашены в огненно-красный цвет. Они пересекли все моря, входили во все гавани, а когда корабль сгнивал, их спускали на берег, где они оставались до конца своих дней прислоненными к стене какого-нибудь портового кабачка, куда приходят выпить капитаны.
Моя Бубулина, в этот вечер, когда я вижу тебя на этом берегу, теперь, когда я плотно поел и хорошо выпил, ты мне кажешься фигурой с носа огромного корабля. Я же — твоя последняя гавань, мой цыпленок, я — то т кабачок, куда приходят капитаны выпить вина. Иди же, прислонись ко мне, опусти паруса. Я пью этот стакан вина, моя сирена, за твое здоровье!
Мадам Гортензия, взволнованная и потрясенная, разревелась на плече у Зорбы.
— Вот увидишь, — шепнул мне на ухо Зорба, — из-за этих красивых слов у меня начнутся неприятности. Эта шлюха не позволит мне уйти сегодня вечером. Но что ты хочешь, мне жаль ее, бедняжку, да! Мне ее очень жаль!
— Христос Воскресе! — громогласно приветствовал он свою сирену. — За наше здоровье!
Зорба просунул свою руку под руку доброй дамы, и они залпом выпили свое вино на брудершафт, с восторгом глядя друг на друга.
Уже приближалась утренняя заря, когда я в одиночестве вышел из теплой комнатушки с огромной кроватью и направился в обратный путь. Вся деревня, заперев окна и двери, теперь, после пиршества, спала под огромными зимними звездами.
Было холодно, море бушевало, Венера повисла на востоке, задорно мерцая. Я шел вдоль берега, играя с волнами: они устремлялись, чтобы обрызгать меня, я увертывался. Я был счастлив и говорил себе:
«Вот истинное счастье: совсем не иметь честолюбия и одновременно работать, как раб; жить вдали от людей, не иметь в них нужды и любить их. Отпраздновать Рождество и, хорошо выпив и плотно закусив, укрыться совсем одному, вдали от всех соблазнов, имея над головой звезды, слева землю, а справа море, чтобы вдруг почувствовать, что жизнь совершила свое последнее чудо, став волшебной сказкой».
Дни проходили. Я хорохорился, бодрился, но в глубинах моего сердца таилась печаль. В течение всей этой праздничной недели меня тревожили воспоминания, наполняя грудь далекой музыкой и любимыми образами. Лишний раз меня восхитила мудрость античной легенды: сердце человека — это ров, наполненный кровью; по берегам этого рва лежат ваши любимые покойники и пьют кровь, чтобы воскреснуть; чем дороже они были для вас, тем больше они пьют вашей крови.
Канун Нового года. Несколько деревенских мальчишек с большим бумажным корабликом в руках подошли к нашей хижине и запели высокими радостными голосами каланду о том, как святой Василий приезжает сюда из своей родной Сезареи, гуляет по небольшому темно-голубому критскому пляжу, опираясь на посох, покрытый листвой и цветами. Заканчивалась новогодняя песня пожеланиями: «Пусть жилище твое, учитель, наполнится зерном, оливковым маслом и вином, и пусть жена твоя, точно колонна из мрамора, поддерживает крышу твоего дома; дочь твоя пусть выйдет замуж и родит девять сыновей и одну дочь; и пусть твои сыновья освободят Константинополь, город наших королей! Счастливого Нового года, христиане!»
Зорба с восхищением слушал; затем схватил детский барабан и неистового заиграл.
Я молча смотрел и слушал. От моего сердца отделился еще один лист, еще один год. Я сделал еще один шаг к черному рву.
— Что с тобой происходит, хозяин? — спросил Зорба, он вполголоса пел вместе с мальчишками, ударяя в барабан. — Что с тобой, парень? У тебя землистый цвет лица, ты, хозяин, постарел. Я же в такие дни, как сегодняшний, становлюсь мальчишкой, будто Христос, заново рождаюсь. Разве не рождается он каждый год? Вот и у меня то же самое. Я вытянулся на своей постели и закрыл глаза. В этот вечер на сердце у меня было тяжело и мне не хотелось говорить.
Мне не удавалось заснуть, казалось, в этот вечер вся моя жизнь проходила предо мной, как во сне, быстро и бессвязно; я смотрел на нее с безнадежностью Похожая на пушистое облако, разрываемое сильным ветром, она меняла форму, распадалась и рождалась заново. Мое существование претерпевало метаморфозы, превращая меня то в лебедя, то в собаку, то в демона, скорпиона, обезьяну, этот процесс шел непрерывно, моя жизнь-облако снова распылялась, рассекаемая радугой и ветром
Рождался новый день Я не открывал глаз, силясь сконцентрироваться и проникнуть в тайну бытия, скрытую в человеческом мозге. Я торопился разорвать скрывающий ее покров, чтобы увидеть, что принесет мне новый год…