— Идите оба за мной, — прошептал он, — Содом и Гоморра!
Скользнув вдоль стен, мы пересекли двор и вышли из сада. В сотне метров от монастыря находилось кладбище. Туда мы и прошли.
Перешагнув через могилы, мы вслед за Захарией вошли в небольшую часовню. Посредине, на циновке, лежало завернутое в монашескую рясу распростертое тело. Около головы горела свеча, вторая у ног. Я склонился над мертвым.
— Маленький монах! — пробормотал я, задрожав, — маленький, белокурый монах отца Дометиоса!
На дверях святилища, обутый в красные сандалии, размахивал крыльями и сверкающим обнаженным мечом архангел Михаил.
— Архангел Михаил! — вскричал монах. — Пошли гром и молнии, сожги их всех! Архангел Михаил, не поленись, выпрыгни из своей иконы! Подними свой меч и ударь! Разве ты не слышал выстрела?
— Кто его убил? Кто? Дометиос? Говори, бородатый черт!
Монах вырвался из рук Зорбы и упал ничком к ногам архангела. Он надолго замер, вытянув шею, выпучив глаза и раскрыв рот, будто кого-то подстерегая.
Вдруг он поднялся, весь сияя:
— Я их сейчас подожгу! — заявил он с решительным видом. — Архангел пошевелился, я видел, он дал мне сигнал!
Захария подошел к иконе и прижался толстыми губами к мечу архангела.
— Слава Богу! — сказал он. — Мне полегчало.
Зорба вновь схватил монаха за руки.
— Иди сюда, Захария, — сказал он, — пойдем, ты сейчас сделаешь то, что я тебе скажу!
И повернувшись ко мне, добавил:
— Дай мне денег, хозяин, я сейчас сам подпишу документы. Там одни волки, ты же ягненок, и они тебя съедят. Позволь мне сделать это. Не беспокойся, я крепко ухватил этих заплывших жиром толстяков. В полдень мы отсюда уйдем, унося лес в кармане. Пошли же, старина Захария!
Они, крадучись, двинулись к монастырю. Я же остался гулять под соснами.
Солнце было уже высоко, на листьях искрилась роса. Из-под моих ног вылетел скворец и, усевшись на ветку дикой груши, стал, подрагивая хвостом и глядя на меня, щелкать клювом. Потом он два-три раза насмешливо просвистел.
Сквозь сосны я заметил сгорбленных монахов, выходящих рядами во двор; на плечах их висели черные покровы. Служба закончилась, и они шли теперь в трапезную.
«Какая жалость, — думал я об этом пейзаже и монастыре, — что такая строгость, благородство будут отныне лишены души!»
Усталый, не выспавшийся, я растянулся на траве. Кругом благоухали дикие фиалки, дрок, розмарин и шалфей. Изголодавшиеся насекомые, жужжа, словно пираты, набрасывались на цветы, высасывая мед. Вдали сверкали безмятежные горы, они как будто двигались в дрожащих испарениях земли, согретой пылающим солнцем.
Умиротворенный, я закрыл глаза. Сдержанная, таинственная радость овладела мной, казалось, что все это зеленое чудо, окружавшее меня, было раем, с его свежестью, прозрачностью и каким-то легким опьянением.
Все это как бы олицетворяло Бога, который каждое мгновение меняет свой облик. Счастлив тот, кто может узнать его под любой маской! Иногда он — стакан холодной воды, иногда — сын, прыгающий на ваших коленях, околдовавшая вас женщина или просто утренняя прогулка.
Постепенно все вокруг меня, не изменяясь внешне, превратилось в чудесное видение. Я был счастлив. Земля и рай явили себя единым целым. Жизнь показалась простым полевым цветком с большой каплей меда в сердцевинке, душа — дикой пчелой-добытчицей.
Внезапно меня грубо вырвали из этого блаженного состояния. Позади себя я услышал шум шагов и шепот. В ту же минуту радостный голос произнес:
— Хозяин, мы уходим!
Возле меня очутился Зорба с дьявольским блеском маленьких глаз.
— Уходим? — спросил я с облегчением. — Все закончено?
— Все! — ответил Зорба, похлопав по карману куртки. — Он у меня здесь, этот лес. И пусть он принесет нам удачу! Вот они, семь тысяч монет, которые у нас сожрала Лола!
Он достал из внутреннего кармана пачку ассигнаций.
— Возьми их, — сказал он, — плачу свои долги, теперь мне не стыдно перед тобой. Там же чулки, сумки, духи и зонтик мадам Бубулины и даже арахис для попугая! И сверх всего халва, которую я принес тебе!
— Дарю их тебе, Зорба, — сказал я, — пойди, поставь свечку, такую же, как ты сам, Богородице, которую ты так обидел.
Зорба повернулся. Навстречу ему вышел в позеленевшей грязной расе и стоптанных сапогах отец Захария. Под уздцы он держал двух мулов. Зорба показал ему пачку денег.
— Мы поделимся, отец Иосиф, — сказал он. — Ты купишь сто килограммов трески и съешь их, старина мой несчастный, ты съешь столько, что переполнишь брюхо, станешь блевать и будешь, наконец, свободен! Давай руку.