— Убейте ее, ну! Убейте же ее!
Два парня бросились к ней, разорвав ее черную блузку, грудь белая как снег, обнажилась. Из раны на голове текла кровь на ее лоб, щеки и шею.
— Ради любви к Господу! Ради любви к Всевышнему! — кричала она, задыхаясь.
Струйки крови, сверкающая белизной грудь возбудили парней. Они выхватили ножи.
— Остановитесь! — крикнул Манолакас. — Она принадлежит мне!
Маврандони, все еще стоя на пороге церкви, поднял руку. Все замерли.
— Манолакас, — сказал он глухим голосом, — кровь твоего племянника взывает! Дай ей покой! Я спрыгнул с изгороди, на которую вскарабкался, и бросился к церкви, но, споткнувшись, грохнулся во весь рост.
В эту минуту мимо прошел Сифакас. Он наклонился, ухватил меня за шиворот, как котенка, и поставил на ноги.
— Чего тебе здесь надо, форсун? — сказал он. — Убирайся отсюда!
— Тебе не жаль ее, Сифакас? — спросил я. — Сжалься над ней.
Дикий горец рассмеялся:
— Что я, баба, чтобы жалеть! — ответил он. — Я мужчина!
И в один миг он уже был во дворе церкви. Я ринулся ему вслед.
Все окружили вдову. Наступила тишина. Слышно было только сдавленное дыхание несчастной жертвы.
Манолакас перекрестился, шагнул вперед и занес свой нож. Наверху, прижавшись к изгороди, радостно визжали старухи, девушки закрыли лица платками.
Вдова подняла глаза, увидела над собой нож и завыла, как зверь. Она соскользнула к основанию кипариса и втянула голову в плечи. Волосы ее рассыпались по земле, блестящие, шелковистые.
— Взываю к справедливости Господа! — воскликнул, перекрестившись, старик Маврандони.
В это мгновение за нашими спинами раздался грубый голос:
— Опусти свой нож, убийца!
Все в изумлении обернулись. Манолакас поднял голову — перед ним, размахивая руками стоял Зорба.
— Скажите, и вам не стыдно? — со злостью крикнул он. — Какие смелые! Целая деревня собралась, чтобы убить одну женщину! Вы опозорите весь Крит, поостерегитесь!
— Занимайся своими делами, Зорба! И не лезь в наши! — взревел Маврандони. Повернувшись к своему племяннику, он сказал:
— Манолакас, во имя Христа и Пресвятой Девы, покарай ее!
Манолакас рванулся. Схватив вдову за руку, он бросил ее на землю и, придавив коленом, замахнулся ножом. Зорба кинулся к Манолакасу и своей обмотанной большим платком рукой попытался вырвать нож.
Вдова поднялась на колени, надеясь спастись, но жители деревни держались плотным кольцом вокруг двора; увидев, что вдова пытается убежать, они двинулись вперед, и круг сузился.
Тем временем Зорба молча боролся с полицейским, бловкий, решительный, хладнокровный. Стоя около двери, я с ужасом следил за дракой.
Лицо Манолакаса посинело от злости. Сифакас и еще один великан спешили ему на помощь. Но рассвирепевший Манолакас, дико вращая глазами, закричал
— Назад! Назад! Не подходи!
Озлобленный, он снова бросился на Зорбу, ударив его, словно бык, головой.
Зорба молча закусил губу. Он зажал как в тиски, правую руку деревенского полицейского и отстраняясь то влево, то вправо, уклонялся от ударов головой. Рванувшись, обезумевший Манолакас вонзился зубами в ухо Зорбы и потянул что есть силы. Потекла кровь.
— Зорба, — воскликнул я в ужасе, бросаясь ему на помощь.
— Уходи прочь, хозяин! — крикнул он мне. — Не вмешивайся в это дело!
Кулаком он нанес страшный удар в низ живота Манолакаса. Дикий зверь тотчас выпустил добычу. Зубы его разжались, освобождая наполовину оторванное ухо. В посиневшем лице не было ни кровинки. Одним ударом Зорба повалил Манолакаса наземь; вырвав у него нож, он сломал его пополам.
Зорба платком отер кровь, текшую из уха, вытер потное, забрызганное кровью лицо. Потом он выпрямился, огляделся опухшими красными глазами и крикнул вдове:
— Встань, пойдем со мной!
И он направился к воротам.
Вдова поднялась, собрав все свои силы, чтобы кинуться за ним. Но она опоздала. На нее, подобно коршуну, набросился старый Маврандони. Опрокинув ее, он накрутил на руку длинные черные волосы и одним взмахом ножа отсек ей голову.
— Я возьму грех на себя! — крикнул он и бросил голову жертвы к порогу церкви, после чего перекрестился. Зорба обернулся и в ярости вырвал клок волос из своих усов. Я подошел, сжал ему руку. Он посмотрел на меня, две крупные слезы повисли на его ресницах.
— Пойдем отсюда, хозяин! — произнес он сдавленным голосом.
В этот вечер Зорба отказался от еды: «Всё сжалось, ничего не лезет». Он промыл ухо холодной водой, намочил кусочек ваты в раки и наложил повязку. Сидя на своем матрасе, он обхватил голову руками и о чем-то думал.