Судя по тону, которым была произнесена последняя фраза, мой собеседник был не очень высокого мнения о моей сообразительности. Посчитав совершенно бесполезным разуверять его в этом, я поблагодарил за разъяснения, и мы разошлись. И хочешь верь, хочешь нет, я тут же помчался к себе на квартиру и сел писать это письмо, рассудив, что для тебя услышанное мной может представить несомненный интерес.
Уф! Вот как будто и все. Если ты используешь в своей книге то, что я тебе описал, я буду вполне вознагражден за все мучения, которые испытал, сочиняя едва ли не единственное письмо за всю свою сознательную жизнь.
Признаюсь, содержание письма меня увлекло с самого начала, но, когда я дошел до заключительной его части, я его буквально глотал и мысленно благословлял своего приятеля за то, что он вспомнил обо мне и не поленился сообщить столь ценные для моей работы сведения.
Вся эта история с письмом показалась мне настолько неожиданной и оригинальной, что я решил, не мудрствуя лукаво, воспроизвести ее в своей рукописи со всеми подробностями, ничего не меняя и не переделывая.
Течение из залива
В ноябре 1944 года наш артиллерийский полк покинул Норвегию и, пройдя форсированным маршем до Печенги, погрузился там на транспорт для дальнейшего следования в Мурманск.
Осень в том году выдалась поздняя, солнечная и необычно сухая. Баренцево море было спокойно, и мы, стоя на плавно вздымавшемся носу военного транспорта, с наслаждением вдыхали свежий соленый морской воздух, лениво обмениваясь впечатлениями.
Нас было трое: лейтенант Савин — ленинградец, в мирное время кандидат географических наук, преподаватель университета; сержант Селиков — сибиряк лет под пятьдесят, человек малообразованный, но очень любознательный, и я — москвич, пришедший в армию прямо со студенческой скамьи.
Неистощимая любознательность Селикова не раз служила поводом для очень интересных разговоров в нашей компании, и на этот раз не обошлось без поучительной беседы.
Началась она довольно прозаично. Сержант, достав кисет с махоркой и свертывая козью ножку, задумчиво сказал вдруг, ни к кому не обращаясь (обычная для него манера задавать вопросы):
— Чудно как-то. В газетах, еще когда челюскинцев спасали, читал я вроде, что все северные моря зимой сплошь замерзают, а тут чистая вода, хоть и конец ноября на дворе.
— Гольфстрим, — лаконично ответил я, полагая, что этим все сказано.
— Чево, чево? — переспросил Селиков.
— Гольфстрим, — назидательно повторил я. — Так называется теплое морское течение, которое пересекает всю северную половину Атлантического океана с юго-запада на северо-восток, потом попадает в Баренцево море и согревает его воды у берегов Норвегии и Кольского полуострова.
— Неужто? — изумился сержант. — Выходит, этот, как его… Гофстрим, что ли, вроде реки посреди моря?
— Выходит, что так, — улыбнулся я. — Только не Гофстрим, а Гольфстрим.
— Это все едино, — отмахнулся Селиков. — Что так, что эдак, одинаково мудрено. Ты мне лучше скажи, откуда берется этот Гоф… тьфу… Гольфстрим?
— Течение идет к нам от берегов Америки, из Мексиканского залива, где температура очень высокая и океан сильно прогревается, — пояснил я. — Понятно?
Сержант пробормотал в ответ что-то нечленораздельное и принялся раскуривать затухшую самокрутку.
Наступившее молчание было нарушено Савиным, который вдруг начал декламировать стихи. Голос его звучал напевно и даже несколько торжественно:
— Тебе знакомы эти стихи? — спросил он меня, внезапно оборвав чтение.
Я пожал плечами и осторожно высказал предположение:
— По стилю похоже на Гейне. Но какое отношение имеют эти стихи к нашему разговору? Или они тебе просто так вспомнились?
— Совсем не просто так, — усмехнулся Савин. — Как это ни покажется странным на первый взгляд, процитированный мной отрывок из стихотворения Генриха Гейне (ты угадал) «Бимини» имеет прямое отношение к тому, что сейчас говорилось. И если вы хотите, я охотно объясню.