Мое сердце согревается от ее заявления, и хотя я была в ярости на Ефрема, когда вышла из его квартиры, мне вдруг стало гораздо труднее злиться на него. Но все же меня беспокоит, что он усомнился в моем решении быть с ним так быстро после того, как я поссорилась со своей семьей.
— Что? — Спрашивает Сильвия, словно прочитав эмоции на моем лице.
Я качаю головой и вращаю бокал вина, прежде чем сделать глоток.
— Я только что от Ефрема. Я… порвала все связи со своей семьей, потому что родители сказали мне, что я должна перестать с ним встречаться. Им не нравится, что их дочь общается с… — Трудно сказать, хотя мы с Сильвией только что откровенно поговорили о том, что Велес — это Братва.
— Кем-то, кто имеет тесные связи с русской мафией, — заключает Сильвия.
Я киваю.
— Это… была постоянная проблема, и я знала, что должна занять определенную позицию, если хочу быть с Ефремом. Было несправедливо хранить наши отношения в секрете… Но теперь, после всего сказанного и сделанного, он расстроен тем, что это разрушило мои отношения с семьей.
Лицо Сильвии смягчается сочувствием, а ее губы кривятся в немом вопросе.
— Ты… много знаешь о прошлом Ефрема? — Осторожно спрашивает она.
— Я знаю, что мать Петра привезла его сюда из России, когда ему было шестнадцать. — Говорю я, вспоминая свое первое свидание с Ефремом. — И что у него есть три младших брата. Он упомянул, что его отец не был хорошим человеком. — Нахмурившись, я наклоняю голову. — А что?
Карие глаза Сильвии становятся грустными.
— Судя по тому, что я поняла, у Ефрема было тяжелое детство. В юном возрасте ему пришлось противостоять отцу, который приходил домой пьяный и избивал маму Ефрема, и братьев, всех до кого мог добраться.
Я киваю, вспоминая, что Ефрем в какой-то степени упомянул об этом.
— Когда ему было четырнадцать, дела пошли хуже. Насколько я понимаю, избиения его отца становились все более жестокими. По мере того, как Ефрем становился сильнее и имел больше возможностей остановить их, казалось, это только больше злило его отца.
Я все еще напрягаюсь в мышцах, опасаясь того, что сейчас услышу.
— Однажды его отец напал с ножом на мать Ефрема. Ранил ее. Он сделал это, пока Ефрема не было дома, и когда Ефрем пришел домой, его братья кричали, а мать рыдала, пытаясь отбиться от отца. Ефрем, вмешался закрывая ее. Но он не смог закончить бой. Отец его был пьян до безумия и готов был убить Ефрема за то, что тот вмешался, поэтому продолжал нападать на сына.
Тревога растекается по моим венам, и я задерживаю дыхание, желая, чтобы у этой истории был счастливый конец, но не понимаю, как это возможно.
— Ефрем в тот день убил своего отца. Ему удалось вырвать нож из рук отца, и он убил ублюдка прямо на глазах у матери и братьев. Приехала полиция и забрала Ефрема. Его арестовали.
— Но это была самооборона, — возражаю я, хотя знаю, что Сильвия не имеет никакого отношения к тому, что произошло.
Сильвия пожимает плечами, словно говоря, что это не имеет отношения к истории.
— Его поместили в исправительную колонию для несовершеннолетних. И без помощи Ефрема и доходов отца его мать и братья начали голодать. Его мать не смогла найти постоянную работу после того, как отец так жестоко ранил ее. А его братья были слишком молоды, чтобы начать работать. Поэтому его мать отослала их.
— Отослала? — Я почти не дышу, слезы жгут глаза.
— К дальним родственникам. Насколько я понимаю, когда Матрона поехала в Россию, она увидела Ефрема и щедро заплатила колонии для несовершеннолетних за то, чтобы его отпустили под ее опеку с обещанием, что она заберет его из России, чтобы он не стал проблемой. Потом она заплатила его матери еще внушительную сумму, что позволило братьям Ефрема вернуться домой, — мягко говорит Сильвия.
Каким-то образом щедрость женщины, которую все называют Матроной — как будто она какая-то злодейка из книги, вступает в противоречие с резкой и властной матерью Петра, которую я встречала всего несколько раз в жизни.
— Это так… щедро со стороны Матроны, — с благоговением замечаю я.
Сильвия улыбается, из ее уст вырывается тихий смешок.