Но «Любовники (Убийцы)» не была танцевальной мелодией. Она должна была стать финалом, последней в альбоме, последним звуком в ушах слушателя. Я не мог смухлевать.
Мы провели семь часов записывая ее. Думаю, что Лейла, что Джереми хотели меня убить, но были достаточно умны, чтобы не говорить это вслух. Я заставил Лейлу записать ее барабанную партию в девятый — десятый? может, и десятый — раз. Я сидел в большой звукозаписывающей комнате на виниловом диване с наушниками на голове, слушая, как Лейла играет на установке в звукоизолированной будке. Джереми выглядел спящим на противоположном конце дивана.
В другой стороне бездушной студии Ти и Джоан, казалось, тоже надеялись на сон. До сих пор, это был не самый захватывающий эпизод. Я все еще ждал, что Бейби начнет возмущаться, но она тоже казалась уставшей от этой игры.
Лейла снова начала прокладывать путь через песню. В отличии от нас всех, она совершенствовалась с течением времени, как будто открывала другую версию себя. Если она стала делать это настолько лучше, после десятого раза, я непременно должен заставить ее сыграть еще три-четыре раза и посмотреть, что произойдет. Было немного стыдно, что мне потребовалось целых шесть недель, чтобы научиться с ней работать, а сейчас это вроде как был уже конец.
Конец.
Большая часть моего мозга оставалась в мустанге снаружи. Прежде, чем прийти сюда, я упаковал все, что привез из Миннесоты, обратно в коробки и сложил их на небольшое заднее сидение. Сегодня я ночевал у Джереми, а утром занимался чем-то вроде подведения итогов с Бейби и парочкой журналистов из нескольких журналов. А затем…
Я даже не знаю.
Я не хотел возвращаться в Миннесоту. Но я не мог здесь оставаться. Я видел ее везде и во всем. Может, однажды я смогу вернуться обратно, но не сейчас, не так. Я не мог проводить каждый день, глядя на Лос-Анджелес, но не чувствуя его внутри себя.
Я положил голову на руки, слушая. Не было ни единой причины на то, чтобы заставлять Лейлу перезаписывать ее барабанную партию. Она была хорошей. Поработать требовалось над моим вокалом. Я звучал как под анестезией.
Стоя, я провел ребром ладони по горлу, обращаясь к звукорежиссеру в микшерной комнате. Я попытался запомнить его имя, но у меня не получилось, а теперь, в самом конце этой игры, казалось бессмысленным пытаться сделать это снова.
— Нормально. Хорошо. Но я должен вернуться туда.
Все, кроме Джереми, испустили коллективный вздох. Он просто сказал:
— В конце концов, это должно будет закончиться, Коул.
— Это закончится, когда я так скажу.
Я прошел в небольшую стеклянную звукоизолированную будку.
Там я снова натянул наушники, и пока звукорежиссер настраивал оборудование и готовился записать очередную вокальную дорожку, я попытался придумать, как бы мне усовершенствовать то, что вышло с предыдущей попытки. Может, в этот раз мне стоит просто добавить еще один слой созвучия голосов.
Или, может быть, я должен перестать звучать так, как будто мне разбили сердце.
Я заерзал. Я прекрасно знал, что камеры могут видеть меня через стены кабинки. Это была золотая клетка.
— Ладно, — сказал звукорежиссер. — Ты молодец. Иди и сделай это.
Я услышал теперь уже бесконечно знакомые звуки синтезатора, которыми начиналась «Любовники (Убийцы)», удары Лейлы по барабанам и затем молниеносную и короткую басовую партию Джереми. Мой голос запел мне в уши, тот Коул был уставшим, его сердце было разбито, а сам он скучал по дому, который пока еще не покинул, но вот-вот собирался это сделать. Я продолжал ждать, когда какая-то часть песни начнет умолять меня добавить еще один слой, но ничего особо не выделялось.
Я закрыл глаза и просто прислушался к своей несчастной спетой исповеди.
Я не хотел уходить.
Я был в наушниках, так что скорее почувствовал, чем услышал, как открылась дверь. В кабинку ворвался поток кондиционированного воздуха.
Я открыл глаза.
Изабел стояла на пороге, холодная и элегантная, как пистолет.
Через стекло я увидел позади нее направленные на нас камеры и Бейби, стоящую возле двойных дверей, открытых в ночи. Несколько сотен человек, собравшихся на стоянке, вытянули шеи, чтобы увидеть происходящее внутри.
Я не понимал.
Изабел ступила в кабинку. Подойдя, она сняла наушники и аккуратно положила их на табуретку рядом со мной. По ее лицу я не мог понять, что было у нее на уме.