— Той, в которой ты ходишь под их пристальным наблюдением. У меня для тебя кое-что есть, — сказала она. — Когда мы уберемся из их поля зрения.
Я налажал с переключением передачи. Что, черт возьми, я вообще знал о вождении? И что, черт возьми, это вообще был за автомобиль? Мы уже мчались на скорости 8000 миль в час, и я был вполне уверен, что включена только третья передача, а впереди оставался совсем короткий участок дороги.
— Если ты о наркоте, то я чист, моя дорогая.
Дорога заканчивалась обширной парковкой. Прежде, чем я успел нажать на тормоза, Магдален потянулась и врезалась в парковочный столб. Машина тут же закружилась. Всего на секунду мы были невесомы. Это была жизнь и смерть, ступор и движение одновременно. Автомобиль занесло в сторону, руль беспорядочно крутился, но там не было ничего, во что можно было бы врезаться.
Хаос без последствий.
Магдален отпустила тормоз. Машина с рывком остановилась. Мы посмотрели туда, откуда приехали. Пыль клубами следовала за нами.
— Я — величайшая, — заметила Магдален. — Коул, ты никогда не был чист.
— Я не употребляю, — сказал я, когда лобовое стекло очистилось. — Дай мне шанс.
— Ты зависим, — сказала она. — Ты был бы зависим, даже если бы никто не изобрел наркотики. Я видела тебя до того, как ты начал употреблять. Сейчас ты ничем не отличаешься.
Машина была такой громкой, даже когда не ехала.
— Сейчас я трезв.
— Тогда ты тоже был трезв. Может, мир считает, что ты любишь героин, но я знаю, что на самом деле является твоей зависимостью.
Я посмотрел на нее. Она — на меня. Я хотел, чтобы она сказала, что это музыка, но она не собиралась. Мы ввязались в это, будучи одинаковыми: амбициозные подростки без малейшего понятия, что делать, если небо однажды обрушится.
Она спросила:
— Видел этих больших черно-белых обезьян в зоопарке? Они весь день сидят, выставив свои задницы, пока толпа бродит вокруг. А затем они берут все игрушки в своей клетке и начинают бросать их и устраивать цирк. Они делают это ради смеха. Они делают это, потому что люди смотрят. Это даже не из-за игрушек. Только из-за толпы.
Она подразумевала способ. Затем она улыбнулась, острая и красивая — просто девушка, которая выглядела, как тогда в первый день в студии, еще до того, как все превратилось в дерьмо.
Магдален протянула свою раскрытую ладонь, в ней были экстази.
— Кто твой друг? Я.
Я ненавидел то, как сильно хотел взять их. Мое сердце разбилось так же, как и я сам уже некоторое время тому назад.
Но еще больше я ненавидел то, что Магдален верила в старую версию меня. Она была совершенно уверена, что я уже на дне. Мир не хотел, чтобы я собрал себя заново. Никто не хотел.
— Это Бейби тебе их дала? — спросил я.
Она издала звук презрения. Он сопровождался едким запахом алкоголя. Она была такой милой и дружелюбной пьяницей.
— Ох, Магдален, Магдален. Что она сказала, когда попросила тебя поучаствовать в шоу?
Магдален улыбнулась мне, снова положив свою другую руку мне на лицо. Эта улыбка была настоящей, а не ее «готова-к-съемке», как было до этого. Ее до неприличия красивые губы раскрылись, обнажив слегка щербатые зубы. Я неожиданно вспомнил, как Джереми говорил, что все кажутся ему детьми, и я сам мог разглядеть в ней маленькую девочку, которой она, должно быть, была до того, как ее заметили. Это было самой грустной вещью, которую я только мог представить. Я не понимал, как Джереми мог это выносить.
— Она сказала мне быть собой, — произнесла Магдален.
Я сомкнул в кулак ее ладонь с экстази. Ее глаза удивленно расширились.
Коул, каков способ? Никто, кроме меня самого, не собирался рассказать мне, как быть Коулом Сен-Клером.
— Ага, — сказал я. — Да, мне тоже.
Когда к нам подъехал фургончик с камерами, я снова завел машину и рванул туда, откуда приехал.
Глава 30
ИЗАБЕЛ •
Я была не в настроении выбирать сексуальные ботинки. Я была не в настроении даже глазеть на знаменитостей и анализировать, что заставляло их выглядеть таковыми. Я была в настроении для лабораторной работы. Еще когда я посещала уроки биологии повышенной сложности, я выяснила, что ничто так не занимало мой мозг, как препарирование, вскрытие или наблюдение. Биология была логичной, как ничто другое. Ты не можешь менять правила. Ты можешь только работать с ними.
Но это была не биология. Это был «Сансет Плаза», что, в своем роде, являлось полной противоположностью биологии. Он противоречил всякой логике. Он был знаменит тем, что там всегда было полно известных людей, но, не смотря на это, в нем не было ничего выдающегося. На самом деле, внутри «Эрикс» ничего из себя не представлял. Небольшой магазинчик славился тонким, истоптанным ковром, чистым пластиком и тусклым освещением, которое никоим образом не компенсировало закрытое снаружи желтым тентом солнце. Как по мне, «Блаш» был куда более милым в этом плане.