Боже, они даже пахли также, как и всегда. Тот же стиральный порошок.
Если бы я мог просто придумать, что сказать на их языке, то смог бы пережить это.
Подошла работница:
— Вы, ребята, готовы сделать заказ?
Ей было около пятидесяти, тощая, как моя мать. Она была одета как старомодная официантка из пятидесятых, в дополнении с передником. Она держала небольшой блокнот и карандаш. В ее глазах читалась вселенская усталость.
— Что здесь самое лучше? — спросил я ее. — Не просто лучшее. Самое-самое лучшее. То, что заставляет вас надевать этот фартук каждое утро и думать «Вот почему я собираюсь сегодня работать — чтобы приносить эту штуку клиентам, которые еще никогда ее не пробовали, ох, какой незабываемый день будет у этих новоинициированных!». Вот что я хочу заказать. Чем бы это ни было.
Она просто моргнула на меня. Она моргала на меня так долго, что я забрал у нее блокнот и карандаш. Я написал «ПОТРЯСАЮЩАЯ ШТУКА» на нашем чеке и вернул ей его обратно.
— Я вам доверяю, — добавил я.
Она заморгала чаще.
— Что насчет твоих приятелей?
— Они тоже вам доверяют, — сказал я. — Подождите. Я забрал блокнот и дописал «НО БЕЗ ШОКОЛАДА». Я бросил 55 долларов в банку с чаевыми.
Я вернул блокнот и карандаш обратно.
Мои родители уставились на меня. Работница уставилась на меня. Я уставился в ответ. Мне больше нечего было сказать, так что я изобразил улыбку Коула Сен-Клера.
Она резко усмехнулась, как будто ничего не могла поделать.
— Окей, — сказала она совершенно не тем голосом, что раньше. — Ладно, молодой человек. Принято.
Когда она ушла, я повернулся к своим родителям.
И произошло кое-что странное. Я не был уверен, то ли работница была очарованной, то ли совет Грейс сработал как заклинание, то ли я каким-то образом наконец-то провел логическую линию между Леоном, работницей, моими родителями и всеми остальными в мире.
Потому что за тот промежуток времени, который ушел на то, чтобы сделать заказ, мои родители преобразовались. Неожиданно вместо моих родителей я увидел двоих людей в их пятьдесят с лишним, туристов в сверкающем, странном месте, уставших ото сна в незнакомой комнате отеля, стремящихся вернуться обратно к рутине. В их глазах был тот же отпечаток усталости, что и у работницы. Жизнь пошла не по плану, но они выкарабкались.
В них не было ничего ужасного. У них не было никакой фактической власти надо мной. Не больше, чем у кого-либо другого.
Дело никогда не было в них. Всегда во мне.
Это осознание было как слово, которое мне должны были объяснять каждый раз, когда я слышал его. Его предназначение никогда не усваивалось
Они были просто обычными людьми.
Я спросил:
— Как доехали?
Казалось, они ждали целую неделю, пока я спрошу их. История полилась из их уст. Она заняла много времени, была действительно скучной и не включала в себя ни одну из тех деталей, которые я сам бы добавил, но зато включала множество тех, которые я бы не стал. В середине истории работница принесла нам всем холодный чай из маракуйи, моей матери она принесла какие-то необычные блинчики, моему отцу — омлет с авокадо, а мне — вафлю с улыбкой Коула Сен-Клера, нарисованной на ней взбитыми сливками.
Ничего из этого не было сенсационным; мы не говорили об одной важной вещи. Но ничего из этого не было ужасным или вроде того. В конце-концов, этот прием пищи ничего не дал, мы разойдемся своими отдельными путями: я — в одну сторону, мои родители — в другую, работница — в третью.
Раньше это было важно. Раньше это было борьбой с превращением в моего отца. Но сейчас, сидя здесь, казалось невозможным, что это вообще могло бы когда-то произойти. Я потратил столько времени на это зря. Я продолжал осознавать, что монстром, с которым я боролся, был всего лишь я.
Когда мы доели, я расплатился у кассы наличкой.
Работница спросила:
— Ну как вам еда?
— Это было потрясающе, — сказал я. — Ваш выбор был превосходен. Завтра вы должны держать этот блокнот с одобрением от ментального гиганта.
Она прикрыла улыбку рукой. Я хотел поблагодарить ее за мрачное осознание того, что, в конце концов, я был своим худшим врагом, но не знал, как лучше это сделать. Так что я просто подарил ей еще одну улыбку Коула Сен-Клера и вернулся к столу.
— Было довольно мило, — сказала моя мать. — Хорошая находка.
Они не собирались спрашивать, пытался ли я убить себя. Они не собирались спрашивать о Викторе. Они не собирались спрашивать о чем-то неприятном. Не знаю, почему это меня удивило. Они никогда этого не делали.