Я просто хотела, чтобы что-то произошло. Я просто хотела перестать бродить по этой вечеринке в одиночестве, ожидая… сама не знаю, чего. Когда я пойму, что с меня хватит. Когда я пойму, что развлеклась, в прошедшем времени.
Я сказала:
— Идем найдем мне выпить.
— Скоро вернусь, чувак, — сказал Марк Граббу.
Скоро вернусь. Скоро вернусь. Потому что это был пустяк.
Я последовала за Марком. К моему удивлению, он в самом деле привел меня к бару и набрал стакан воды. Он протянул его мне, удерживая мой взгляд. Он ждал. Мое сердце подпрыгнуло. Я хотела что-то сделать, без разницы, что именно, даже если это что-то означало обжиматься с Марком.
Я сказала:
— Где я буду это пить?
Это все, что требовалось Марку. Он сказал:
— Идем, я покажу тебе кое-что.
Кое-что оказалось полукруглой бетонной обсерваторией в конце одного из простирающихся балконов. Это оказалась маленькой спальней со сделанным на заказ зеркалом во всю стену и шикарным красным матрацем всего в нескольких дюймах от пола, полностью залитой светом из окна в потолке, в которое попадали прожекторы. Оказалось, Марк закрыл за нами дверь, забрал у меня стакан и поставил его на низкий столик.
Затем он положил свои руки по обе стороны моей талии в виниловом-или-кожаном платье и поцеловал меня.
Это, вероятно, был винил. Настоящую кожу не купишь за такую цену. Но, с другой стороны, я приобрела его в секонд-хенде. Так что оно могло быть чьим-то дорогим обноском.
Мы все еще целовались. Он был также горяч и настойчив, как Коул. Не важно, что Марк на самом деле не знал меня. Он все еще хватался за мой рот, как будто это был ограниченный выпуск, выходящий из моды, возьми сейчас, пока не разобрали. Знать, что любовь, казалось, не имела ничего общего со страстью, было неким освобождением и унынием.
Он крепко схватил меня за бедра и не почувствовал сопротивления. Так вот какого быть вещью. Вот какого делать вещь из кого-то. Если бы у него не было имени, это бы что-то меняло? А если бы у него не было лица? Если бы были только эти руки или прижимающийся ко мне таз…
Он отстранился всего на секунду.
— Ничего не говори, — сказала я.
Он рассмеялся себе под нос.
— Нет, серьезно. Заткнись.
И он заткнулся.
Физически, не было ничего неприятного в том, чтобы обжиматься с этим человеком. Скорее даже наоборот, если бы я отвечала. Мой рот приоткрылся под его. Живот прижался к его прессу. Его пальцы потянули вниз молнию на моем платье и мое дыхание сбилось, когда он поцеловал краешек моей груди. Я чувствовала себя кем-то другим. Думаю, со стороны мы наверняка казались очень милой парочкой. Это казалось ужасно взрослым и подходящим для Л.А… Двое милых людей целуются в обсерватории, построенной для ученых, на кровати, предназначенной не только для сна. Я знала, что он снимет мое платье, если я позволю, и не видела причин, почему бы и нет. Это наверняка не было бы плохо, даже если и не хорошо. В любом случае, это будет крутая и понятная история.
Он потянул свою рубашку вверх. Он был мускулистым и не отталкивающим во всем. Это было хорошо. Со мной все было хорошо.
Мое платье смялось неровными складками под его правой ладонью. Конечно же, такого бы не произошло с винилом? Я правда не знала. Сейчас я была бы не прочь поискать это в Интернете.
Он расстегнул молнию до уровня моего пупка.
Так что, я предположила, что это происходит. Я продолжала ждать, когда почувствую себя полуголой.
Марк отодвинулся назад.
— Господи, — сказал он, — ты прекрасна.
Его голос звучал точно также, как когда по вечерам он уходил в кладовку, чтобы заняться бумажной работой. Точно также, как когда он спросил меня, знаю ли я Коула. Правильно было бы сказать «прямо как Марк», потому что он и был Марком. Что вообще вынудило его это сказать? Возможно, он неправильно понял происходящее.
Я произнесла:
— Я сказала тебе заткнуться.
Он рассмеялся.
Я — нет. Я отбросила его руку и потянула свою молнию вверх.
— На этом и закончим.
— Что? — спросил он. — Серьезно?
— Да, серьезно.
Я ожидала, что он возмутится, но он просто запустил руку себе в волосы. Его губы были испачканы неоном. Из-за меня. Он был от моих губ. Наконец, он сказал:
— Черт, ладно.
Часть меня хотела сказать «Нет, правда, давай просто разойдемся». Потому что сейчас у меня во рту был этот неприятный вкус и смутное чувство ненависти к нему, к себе или ко всему.