Когда образы порезов и ушибов возникли в его голове, он содрогнулся.
— Я уверен, что она в порядке.
— Ты не уверен на все сто.
Когда дикие, параноидальные мысли заметались внутри черепной коробки, Бутч выбросил их всех, одну за другой. Точнее попытался.
— Думаю, я просто устал.
— Да ладно, ты выглядишь так, будто провел месяц отпуска на тропическом острове. Если бы ты мог светиться от здоровья чуть сильнее, чем сейчас, то сиял бы как ночник.
Бутч пропустил колкости мимо ушей.
— Я больше ее не увижу. — Он прокашлялся. — Я просто забуду о ней. Кроме того, она пообещала, что не скажет Джойс, что мы виделись. Это не проблема.
— Если не проблема, почему ты не рассказал об этом Мариссе?
Бутч уставился на костюмы на вешалках, гадая, зачем ему в его жизни так много вариаций темно-синего цвета.
— Я думаю о том, чтобы раздать свой гардероб.
Вы выругался себе под нос.
— Эта женщина ударила тебя по голове кирпичом? Совсем поехал?
— Мне нравится одежда, но я использую ее как камуфляж.
— Потому что ты скрываешь что-то? Кроме своей колбасы с яйцами.
Бутч бросил взгляд на своего соседа по комнате.
— Я пытаюсь скрыть тот факт, что я — кусок дерьма, недостойный женщины, которая каждый день делит со мной постель. Я прикрыл тело дорогущими тряпками в надежде, что она не станет смотреть внутрь меня, довольствуясь внешней картинкой. Вот зачем мне шмотки.
— Это не так.
— Так. И я не осознавал это, пока не оказался сегодня вечером у Мэл. Она делает то же самое. Может, было что-то в воде Саути… ну, откуда мы родом. — Бутч покачал головой. — Я еще не говорил об этом с Мариссой, не из-за Мэл. А из-за себя самого.
Он потер глаза. Шею сзади. Плечо.
— И есть кое-что еще, — услышал он свой голос.
Замолчи, приказал ему внутренний голос.
Внезапно его сосед по комнате выпрямился.
— Что еще, коп?
Глава 41
— Что ж, Джозефина. Вот так сюрприз. Присаживайся?
Комната для завтрака в доме ее родителей была смежной со столовой и представляла собой закругленное ответвление, украшенное настенной росписью с изображением сада, жизнеутверждающей, как весенний день. По центру стоял стеклянный стол на белых железных ножках, а вокруг него расположились восемь белых плетеных стульев. Ряд окон с ромбическими панелями, которые выходили на бассейн и живой сад, пропускали так много света, что у Джо слезились глаза.
Стол был накрыт всего на одну персону, на месте лежали вилка из стерлингового серебра и нож, завернутый в дамасскую салфетку, «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост» — на подносе с правой стороны. Тарелка в центре огромного блюда из стерлингового серебра была с монограммой, и на ней лежала половина рубинового грейпфрута. Яйцо всмятку стояло в чашке рядом с кофе.
— Джозефина?
Встряхнувшись, она вернулась к реальности и выдвинула один из свободных стульев. Когда она села и положила свой рюкзак на колени, то убедилась, что ее колени были сведены вместе, а лодыжки скрещены под стулом.
— Не хочешь ли поесть? — спросил ее отец. — Я велю Марии приготовить что пожелаешь.
Джо так и не посмотрела на мужчину, даже когда он лично открыл ей эту огромную, хорошо смазанную парадную дверь. И потому его голос звучал как голос призрака. Вот только мужчина был из плоти и крови.
— Нет, спасибо. Я не голодна.
— Хорошо. — Отец выдвинул свой стул на зелено-желтый коврик с коротким ворсом, что был изготовлен по индивидуальному заказу специально под интерьер. — Должен признаться, я удивлен.
— Да. Прости. Я должна была позвонить. Где мама?
— Она в отъезде с Констанс Франк и Вирджинией Стерлинг. Они в отпуске на Бермудских островах на неделю. Ты знала, что Вирджиния и ее муж только что купили там дом? Твоя мать очень хотела там побывать. Они вернутся в воскресенье. Ты уверена, что ничего не хочешь?
Как будто они сидели в ресторане при гостинице.
— Нет, спасибо.
Джо осознала, что повисло молчание, только когда отец прокашлялся.
— Итак… — подсказал он.
— Мне не нужны деньги, — сказала она. — Просто хотела поговорить с тобой.
— О чем? Знаешь, все это выглядит довольно зловеще.
Сделав глубокий вдох… она подняла голову.
При виде Рэндольфа Чэнса Эрли III она сразу подумала о том, что он постарел. В посеребренных волосах сейчас было больше соли, чем перца, и вокруг его водянистых голубых глаз появились новые морщины. Но в физическом плане он остался таким, каким она его помнила. Губы все еще были тонкими, что свидетельствовало о склонности человека к самоконтролю, порядку и абсолютному отрицанию любой страсти, в чем бы то ни было, и одежда была все той же: темно-синий пиджак, серые шерстяные брюки, белая пуговица, и клубные галстуки — так словно он родился в этом комплекте.