– Нет. К ней потом муж приперся. А ко мне друга пристала. Вот с ней-то грех и вышел.
– Тоже кило счастья и через литр – любовь? Прямо заинтриговал.
– Чего уж так-то? Ничего себе женщина. Сдобная. К ней бы, не будь столь большого дефицита, мог бы еще мужчина и помоложе меня клинышки подбить. Но видишь, какое дело, мужиков везде недобор. Вот нас, мужчин-то, что в санаторий этот поехали всего три человека. Я, старикан один да Резепин. Старикана я не знаю. А Резепин при пальте, при шляпе. «Здрасьте, пожалте. Будьте добры. К вашим услугам». Сделал вид, что меня то ли совсем не знает, то ли не узнал по первости. А чего меня не узнать, я другим не стал. Я ему, Резепину-то, в бане каменку клал, вот в каком году-то, дай вспомнить? В девяностом знать-то? Или чуть попозже. Так он ко мне всей душой: «Владимир Алексеевич! Владимир Алексеевич». Хитрож…ый. Принесет бутылку, так никогда целой не подаст. Обязательно с тобой выпивать сядет. Стакан мне, стакан себе. Я пока шаперюсь, руки от глины мою, лицо обтираю, он уж из стакана-то отпил, и остатки долил.
А тут галантный, нате вам, с бубенцами. Перед бабами вьюном ходит, а на старого знакомого без пердимоноклю не взглянет. Знаю же, что ты, Василий Семенович, трижды инфарктный. Для этих баб на весь твой политес, тьфу. Им руку крепкую, вот как у меня, надо. И только я так подумал, глядь, одна та дама на меня воззрившись. Прикипела, прямо тебе скажу. А что? Я тогда, не теперь. На мне рубаха белая, пиджак в полоску, раза три надеваный. Я побритый, постриженный. И как-то после природы, после солнца и ветра даже морщин на мне не видать. Сижу, думаю, вот женщина ко мне проявляет интерес, надо бы и мне как-то ответствовать. А как? Приедем к месту, надо до буфета сбегать. Конфету там или пряник какой. Только с пряником прогореть можно, продадут черствый, а у ней, может, с зубами проблемы. Поэтому, думаю, куплю ликеру и конфет. С молодости помню, с таким набором промашек не было. Зыркнул на нее и улыбаюсь так, слегка. Женщина справная. По формам, так с центнер-то будет. Но, опять же, думаю, мне ее не кормить. А что случится в этой самой лечебнице, так женщина дородная, мягкая. Но она посмотрела, посмотрела, а потом чего-то задумалась. И вроде ноль внимания. Ага, думаю, бабешка с загадкой. Такую за четыре двенадцать не купишь. Так оно интереснее даже…
Вот так и приехали. Расселились. Пообвыклись. День на третий уж у нас вечером танцы. Василий Семенович гоголем. Старикан тот тоже. И хотя рука не гнется, ногу левую подволакивает, говорить начнет, ни хрена разобрать невозможно, а туда же… Танцор, ити его мать. А старухи и на такую развалину падкие. Прихромает такой кавалер. И нате вам с бубенцами.
Вечера упоительны. Все танцуют. И подходит ко мне эта дамочка из автобуса. Татьяна! Таня! Танечка! Э, брат! Подходит эта Таня, берет меня за руку и тянет на круг. О-го-го! Давно со мной такого не было, чтобы в жилах все ходуном заходило. Бывает, к непогоде ноги потянет или руки заноют. Но чтобы я почувствовал, как кровь закипает, как она сквозь узкие вены бурным потоком несется. Это такое дело, от которого и сковырнуться можно. А что? Был у нас Михаил Андреевич! По-стариковски уж и на баб не глядел, все в огороде ковырялся, землянику выращивал да помидоры. И скажи, на притчу, соседний участок-то купили городские. Сами ни хрена на нем не делали, а бабку возили. Бабка эта при Хрущеве в оперной филармонии пела. Но потом огородом заболела. Только все наши старухи в огород в байковых халатах ходят. А тут полет Михал Андреич свою землянику, ползает на коленках при угарном солнце, потом голову поднимает, а у самой его сетки в его сторону смотрит сухонькая попка в синих трусах. Он-то думает, перегрелся, поблазнило. Возьми и потрогай. А она как обернется, как завизжит. То ли от испугу, то ли от закипания крови при виде такого чуда, но тромб у Михаила Андреевича где-то оторвался и пошел по венам. Закупорил там какой-то клапан. И все органы от чрезмерного давления у Михаила Андреевича поднялись, вздыбились и не перенесли такого поворота. Вены, как старые маслопроводы в тракторе, полопались. Думали, все! Ухайдакался мужик! Свезли его в холодную. А утром санитар обход делает и видит, что один орган у покойника то ли так одеревенел, то ли от избытка давления не опадает. Потрогал орган-то. А он теплый. Откачали Михаила Андреича. Только он теперь как какую старуху увидит, дрожит, руками сучит и слова выговорить не может.
Вот, понимаешь ты, какое тут дело. Думаю, как бы со мной чего такого не вышло. Не во всех моргах санитары такие любопытные. И тут же соображаю, почему у Резепина три инфаркта было? Потому что он по санаториям-то с молодости таскается. И вот так припрет его к стойке какая молодка, а он в те-то годы человек партийный. Согрешить охота, а как поймают? А не согрешишь, так сердце от кипятка лопнет. Ой, лучше бы Василий Семенович грешил, здоровее бы в наше время был. Партийный-то билет теперь, небось, на божнице за Николаем Угодником спрятан и никому не нужен. А сердце-то от переизбытка изорвалось. Тут уж я знаю, о чем говорю.