Так вот, ведет она меня, значит, в круг.
– Что вы, – говорит, – Владимир, скучаете? Давайте потанцуем, пока у нас возможность есть.
– Боюсь, – отвечаю, – коленка вывернется. Я, дорогая моя женщина, когда в гору подымаюсь, или чего такого проворно делаю, за собой уследить не могу, в раж впадаю. От такого проворства руки-ноги вывертываются из ложниц-то. – Ничего, сударь,– улыбается золотом, – я подставлю вам свое крепкое плечо.
А плечо-то у нее, в самом деле, крепкое, тут уж к бабке не ходи. Понимаешь ты, какое дело? Я бы сам-то не пошел. Но дух такой от этой бабы исходит, что, прямо, жизнь вся переворачивается. Сильно все так. Я уж со стула поднимаюсь. Себя внутрях-то костерю. А ничего поделать не могу. Вот одно, что кобель за сучкой, когда весна. Сердце так и рвется наружу. Был бы голос, соловьем бы на ветку взлетело и защебетало. Вот оно, какое дело. И не времени не чувствую, ни возраста. Нет, в башке-то предполагаю, не первой молодости. А все остальное: сердце, душа, – все отказывается в это верить. Не баба – ведьма. Как есть – ведьма. Потемнело в глазах. Свету белого не вижу. Как я ее за талию ухватил, как ко всему ее стану приник. Хоть святых выноси, срам да и только. А потом думаю, чего это я стесняюсь? Глядите инфарктники да паралитики, из вас уж никто такого кренделя не даст. Нате вам с бубенцами. Может, у меня и остался последний патрон, так не за зря спалю. Таку бабу потрогать, и то одно удовольствие.
–Товарищ музыкант, – говорю, – «Брызги шампанского» танцуем. Подхватываю Таню под талию так, что бюст у нее вздрагивает, отвожу свою ногу и полукольцом за ногу. Шаг навстречу. А она, золото мое, прогибается и на руку мне падает. Жуть. Боюсь, как махнем сейчас на расшарагу посреди зала, так стыда не оберешься. Нет, думаю, хрен меня на оторопь возьмешь. Крепко на ногах стою, дышу глубоко, Татьяну на отлет отпускаю, а сам ей навстречу. Теперь уж ни кровь кипит, в легких, как в плохом радиаторе, булькает. Но не поддаюсь. А музыка-то: Та-та. Тара-ра-ра-ра-ра-рам-там. Та-ра-ра-ра-рам-там! Та-ра-ра-ра-рам! Куда там старикану с костылем или Васе с инфарктом! Только таким, как я, бесшабашным, покоряются моря! Слупили мы с Татьяной последний выверт. И нате вам с бубенцами! Я, как раньше на вечерках, ее до стула провожаю, а сам за руку держусь, чтобы не упасть. Сердце зашлось, ноги ломит.
– Позвольте, – говорю,– сударыня, вас опосля танцев, проводить?
– Да куда ж провожать, мы в этом же корпусе этажом выше.
– А вдоль, – говорю, – озера прогуляться можем, поскольку мы сюда не спать приехали, а здоровым воздухом лечится.
Дед смотрит на меня, проверяет, понимаю ли я его, или, все-таки, затаился и посмеиваюсь над старым. Но я необычайно серьезен.
– Вот ты понимаешь, куда меня нелегкая понесла? Ладно бы это там летом случилось, или весной. Нет. На дворе самый поздний ноябрь. Снегопады. Но как-то мягко. Без трескучего мороза, а совсем даже наоборот.
Погуляли мы, значит, с Татьяной Васильевной. Узнал я, какой годок ей пошел, о семейном положении справился, о пенсии. Понимаешь, все не в мою пользу. Она человек свободный. У ей муж на мартеновском производстве трудился, хорошую деньгу зашибал. Так в пятьдесят годков упокоился. Шлак мартеновский у него в легких застрял. Сама она бухгалтером трудилась. Посля пенсии еще работала. И теперь пособие у нее под тридцатник выходит. Дети ее ни в чем не ущемляют. В квартире живет.
А у меня одни обломы! Во-первых, куда мою денешь? Не скажешь же моей-то, мол, прощевайте, фрау Зои, будьте здоровы! А мы тут с другой женшиной изволим быть! Во-вторых, скотину на балкон в райцентр не попрешь. В-третьих, опять же сомневаешься, а какого рожна с новой женшиной делать станешь? К своей-то привык уже. А с другой стороны, Татьяну жалковато. Как-то бы вот ей тоже помочь? Ну чего ты ухмыляешься? Не знаешь, как человеку одному трудно. Все есть, а слова сказать не с кем.
Да не щерься ты! Вот доживете со своей до моих лет, помянешь. Целый день дома вдвоем толчемся зимой, а поговорить не о чем. Все молчком. Или она уставится в экран и глядит, и глядит на этих. Ревет, да глядит. А я бокс хочу посмотреть. Так не дает. А тут два дня знакомы, идем вдоль озера. И она щебечет. И я чего-то воркую. Понимаешь ты, какое дело. Прямо так забирает изнутря, на глупости подталкивает. Я и думаю, отчего бы молодость-то не вспомнить, хотя бы чуток? Руку-то так ей на пальто пониже спины кладу, если что, думаю, скажу, запачкалось. Ан, нет, ничего говорить не надо. Останавливается она, поворачивается ко мне и говорит: