Так вот, выехала комиссия. При портфелях, при шляпах. В бурках белых. А бык уж в поле на всех четырех ногах стоит, травку жует. Кто не верит, иди – посмотри, когда он красным глазом за тобой наблюдает. Да и бурки марать не хочется. Но говорят:
– Что-то бугай у вас за зря травку колхозную учетную жрет, а с коровами не дружит. Коровье стадо за версту от него гуляет!
Парамон Перфильич за Сосина отвечает:
– Так чего ж ему за зря за стадом бегать? Сейчас коровы к нему сами подойдут, он уж без суеты кого надо и вы…т.
– И то верно! – кивнул самый главный в шляпе и бурках.
Тоже такой мужик дородный, степенный и несуетливый. Тоже по опыту знал, что Парамон Перфильич-то говорит. И все.
Составили акт, мол, так и так, напраслину на Сосина возвели, бык цел и невредим, пасется среди поля и готов делать для страны Советов новых телят. В общем, для Сосина все хорошо вышло. А кто надоумил? Парамон Перфильич. И тот к Сосину приходит и говорит:
– Долг, – говорит,– платежом красен!
Только Сосин такой сквалыга был, зимой снега не выпросишь. Уж он вертелся, вертелся, как уж на сковородке, а потом и говорит:
– А если хошь, забирай Марью. Ты одинокий, а она женщина в полной красе. Тебе и варить, и стирать, и дом убирать будет. И хозяйство разведет, молоко пить будешь, курятинкой закусывать.
Думал, махнет Парамон Перфильич рукой да и уйдет. Но не тут-то было. Парамон Перфильич подумал, почесал затылок и дал отмашку:
– А давай!
Вот и нате вам с бубенцами! Так, и оказалась Марья у Парамона Перфильича.
До этого с ним фельдшерица жила, но куда-то подевалась. То ли она ушла. То ли он на фронт тогда уехал. Только теперь с Марьей они стали жить, поживать. И, бах! На второй год девчонка у Марьи родилась. Парамон Перфильич по деревне гоголем хаживал. А мужики дивились. Сколь годов ему никто не знал, но на вид, он все-таки уж пожилой мужчина был. Может быть, как я сейчас.
Год идет. Парамон Перфильич живет, жизни радуется. Дочка у него растет, прямо прелесть.
И, стало быть, та самая дочка, Танька, как-то допыталась, и на меня глаз положила. А зачем?
Ох, меня такое открытие за душу взяло. Думаю, обязательно разгадаю я, зачем это Таньке меня сейчас маять?
Стало быть, по утру, еще и заря не текла, достал я в баночке мед, что моя-то от кашля да от простуды мне положила, развел его на водяной бане. А сам так в одном халате за корпус и побег. Не рассчитал маленько, как жахнусь в ледяной сугроб! Охо-хох, ты, Царица небесная. Зашиб копчик, ногу вывернул, да на живот перевернулся. А халат-то полами разлетелся, когда я в сугроб прыгал! И что делать? На улице шаром покати, три часа ночи. Кричать стыдно! А чувствую, что организм мой примораживается к сугробу, но в душе никакой благодати и возвышенности не наблюдается, а только один сплошной испуг. Но прав Парамон Перфильич был. Как только критический момент наступил. А наступил он посредством Василия Резепина. Слышу, скрипит снег под ногами чужими. И воркует кто-то. Глядь, а на дальней просеке Вася с какой-то кралей в обнимку. Она его уговаривает заглянуть к ней с морозца на чай или чего покрепче, потому, как ее подруга вчера после танцев чуть копыта не откинула и сейчас в реанимационном блоке. И теперь этой самой крале одной в пустом и чужом жилище ужас как страшно.
Идут они не спеша. Но все ближе и ближе. А я лежу и уговариваю свое внутреннее расправить плечи да поднять меня из сугроба, так как не ровен час, испугаю блудливую парочку насмерть своими примороженными к саноторскому сугробу органами. Веришь, нет? Помогло! Потекло по жилам тепло. Завозился я, засучил ногами, загреб руками и поднялся. Поднялся, и шасть мимо влюбленных в свои покои. Полную ванну кипятка напустил. Забрался. А органы жара не чувствуют – онемели от холода! Растудыть твою в коромысло! Лежу в ванной, на чем свет Парамона Перфильича крою! Царство ему небесное! А когда согрелся, понимаешь ты, ощутил в себе неимоверную снизу силу, а сверху легкость. Прямо готов мотыльком порхать!