— Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов… — стал перечислять Тютюка. — Три дня назад — Салтыков-Щедрин, «История одного города».
— Освежали в памяти школьную программу… Хотя, вообще-то, «История одного города» — хорошая тема. Ты пока не вмешивайся, я сам подброшу на них импульс…
Старичок поковырял вилкой салат из свежей капусты и сказал задумчиво, обращаясь к супруге:
— Да… Печально все это. Не могу отделаться от ощущения, что мы живем в городе Глупове. Пришел новый градоначальник, разместил улицы, замощенные предшественниками, и из добытого камня понастроил монументов…
— Не волнуйся, Митя, — прошелестела старушка, — что нам осталось? Все позади, мы свое прожили.
— Завидую тем, кто помер, — вот до чего дошло. И почему меня в тридцать седьмом не шлепнули? Филька Чистяков аж самому Ежову на меня писал — так Фильку шлепнули, а меня — нет. Теперь он — жертва репрессий, а я — никто. Пенсионер. Осколок тоталитаризма.
— Да что ты говоришь-то? Живы, слава богу, болячек не так много, глядишь — и помрем тихонько.
— Обидно… Все делали, куда ни гнали — всюду шли, за спины не прятались. Помнишь, как мы в Красноармейске Никольскую церковь в ревклуб переделывали? Мне старухи пообещали, что гореть мне в геенне огненной… А Артем Стулов, бывший лабазник, лишенец чертов, голову хотел гирей проломить. Но я-то его в ГПУ раньше сдал… Успел. И когда на колхоз меня бросили, тоже ведь могли пришибить. Помнишь, сено мы изымали?
— А-а, это когда Кузьма Евдошкин на тебя с вилами попер?
— Ну да. Еле отскочил тогда. Милиционер, помню, Вавилов, выручил. Упекли Евдошкина, а сынок его потом тоже все грозился вернуться. Хорошо, что ты от его подружки письмо перехватила… И подружку, и младшего Евдошкина прибрали. А ведь могли бы они нас.
— Вот и хорошо, что мы их, — торжествующе прошамкала старушка. — Мы победили! Мы! Пусть эти попробуют, — она мотнула головой в сторону Котова, который дочиста выскреб тарелку с борщом и подбирался к котлетам.
Дубыга скорчил недовольную гримасу.
— Что-то не то. Дед внутренне кается, на пять процентов минус-потенциал потерял, это пора прекратить, а то еще на плюс выйдет. Бабка поупорней, но и ей тоже сомнения в голову лезут. Пусть лучше Ельцина ругают! Может, хоть это Котова заведет?
— Простите, — вежливо произнес старичок, обращаясь к Котову, — вы кто по профессии?
— Инженер, — ответил тот, запивая котлету компотом. — Математик.
— Не экономист? — подозрительно прищурилась бабка.
— Нет, я программист.
— Кибернетик? — У бабули были явно неплохие задатки для ЧК.
— Примерно, — усмехнулся Котов, почему-то вспомнив слова «Кибернетика — продажная девка империализма», — хотя, знаете ли, сейчас этот термин употребляется не часто. Больше говорят об информатике.
— Ну и как вы себя чувствуете в этом мире? — Старые большевики окольных путей не искали, били в лоб.
— Если можно, как ваше имя-отчество? — спросил Котов. — Меня зовут Владислав Игнатьевич.
— Я — Дмитрий Константинович Агапов. А это моя супруга — Нина Васильевна.
— Очень приятно. Так вот, Дмитрий Константинович, не могу сказать, что мне в этом мире плохо, но и что хорошо — тоже не могу.
— Значит, вам тоже не все по нутру? — продолжал настаивать дед.
— Конечно, — прихлебывая компот, согласился Котов, — например, цены.
— Кусаются? — Старик Агапов, как видно, рад был услышать это заявление.
— Растут слишком быстро. Много накруток, которые позволяют кому-то делать деньги из воздуха.
— Ну а общий курс вы как, одобряете?
— Общий курс одобряю, — невозмутимо подтвердил Котов, пожелал всем приятного аппетита и вышел из-за стола.
На пылинке-»тарелке» Дубыга и Тютюка размышляли над причинами неудачи. Особенно напряженно размышлял Дубыга. Он явно не хотел опростоволоситься перед стажером, но нехотя признал:
— Как видишь, и на старуху бывает проруха. Что-то мы еще в этом Котове не просчитали. Да и Сутолокина сидела себе и жевала, как корова в стойле.
— Да чего вы так сосредоточились на Сутолокиной и Котове? Можно кого-нибудь еще предобработать… Вон их тут сколько — сотни две.
— Нет, это дело принципа. Есть такой принцип — не бросай дела, если начал.
— Но ведь план! А мы время тратим.
— Главное — качество. Надо учиться, а план это уж после…
Котов, выйдя из столовой, пошел ко второму корпусу. У него было хорошее правило, во всяком случае, как ему казалось, — переваривать пищу в спокойной обстановке. Флегматичная Сутолокина, которая, видимо, даже не осознавала, что ей впервые за много дней не нужно мчаться в магазин, чтобы закупить продовольствие на мужа и дочерей, не нужно думать, как прожить две недели до получки, как-то неуверенно, то замедляя, то убыстряя шаг, шла следом за бизнесменом. Обгоняя ее, мчался Кирюша Пузаков, удравший от неповоротливых родителей, а позади ковыляли старики Агаповы.
Пенсионеры нацеливались на скамеечку, стоявшую неподалеку от подъезда. Там был тенек и можно было посидеть, наблюдая за тем, как шахматисты ходят вокруг огромной доски, разбирая все ту же партию Бронштейн — Ботвинник. Однако на скамеечке уже сидели, полуразвалясь, Колышкин и Лбов в обнимку со своими девицами. Они, пообедав, распили бутылку у себя в номере и, слегка забалдев, вышли на воздух.
— Может, попробовать вариант с «джентльменом»? — внес предложение Тютюка. — Скажем, пусть эти пристанут к Сутолокиной…
— Это где ж тебя такому учили? — возмутился Дубыга. — Ну ты даешь! Сколько лет Колышкину? Двадцать восемь! А Лбову вообще двадцать три! Сутолокина им в матери годится. Если ты им сейчас такую идею подкинешь, они от стыда сгорят… Тем более рядом девки — первый класс. Можно, конечно, попробовать, чтоб девки ее задели. Только она сейчас в таком кайфе, что даже не заметит. Более перспективно, если мы деда с бабкой используем.
Совершенно неожиданно для себя, но точь-в-точь как задумали Тютюка и Дубыга, Дмитрий Константинович подошел к лавочке и строго, по-партийному отчеканил:
— Юноши, вы — молодежь, уступите место пенсионерам!
— Пожалуйста, дедуля, присаживайся, — совершенно неожиданно ответил Колышкин, вставая, точно добропорядочный пионер. — Пойдем, чего тут сидеть…
Дубыга произнес слова, которые, как знал из учебного курса Тютюка, обозначали высшую степень раздражения у местных реликтовых, хотя формально-лингвистически обозначали вступление в половой акт.
Компания, врубив на полную громкость магнитофон, направилась в сторону пляжа. Агаповы уселись на лавочке и, развернув газету, погрузились в чтение.
НА ПЛЯЖ!
Дубыга переживал. Конечно, астральная сущность у него была куда крепче, чем у реликтового, но эмоции ей были не чужды.
— Что за ерунда? С каких это рыжиков Андрюха Колышкин, которому в морду дать ничего не стоит даже отцу родному, вдруг так спокойно уступил деду место, да еще и ребят своих увел? Может, тут где-то плюсовик прячется? Ну-ка, дай контроль по полусфере!
— Плюс не детектируется.
— Все верно, откуда им тут взяться. Так… Ну, перелетаем к Сутолокиной.
Александра Кузьминична прилегла отдохнуть и читала детектив, на обложке которого была изображена откинутая голова пышной блондинки — почти такой же, как та, на копии которой экспериментировали до обеда черти.
— Давай-ка устроим тетеньке небольшой послеобеденный сон… — решил Дубыга. — Изобрази ей сексуальный контакт с образом Котова.
— Котов ушел на пляж, — определил стажер. — Он в пятидесяти метрах от дома…
— На черта он тебе нужен? — хмыкнул Дубыга. — Переходи сам в ближний Астрал, трансформируйся в образ и работай. А я пойду на пляж за Котовым.
— А «тарелка»?
— В «тарелке» полечу я.
Дубыга молниеносно вывел стажера за пределы аппарата, и чертенок впервые очутился один на один с материальным миром. Пылинка с Дубыгой выпорхнула в окно, а Тютюка, уменьшенный до размеров амебы, осторожно опустился на растрепанную прическу Сутолокиной. Стажер тут же принялся старательно вспоминать, как надо вызывать сон, какие отделы мозга тормозить в первую очередь, какие — во вторую, а какие вообще выключать нельзя, чтобы не вызвать смерть материального носителя и неконтролируемый выход сущности в Астрал, где ее у Тютюки тут же уведут плюсовики, а заодно прихватят и его.